– Не бойся, Вильгельм! Не переживай, Фредерик! – приободрял оробевших принцев лейтенант, когда вместе с адмиралом Вальяно на рыбачьей лодке перевозил их в Англию.
– Вот вы и в безопасности, ваши высочества! – раскланялся он, когда лодка ткнулась носом в песчаный пляж.
– Оставайся с нами! – убеждали его спасенные принцы. – Ты наш самый верный друг, и мы тебя не забудем!
– Я слишком давно не был дома и хочу навестить матушку! – отвечал им Гейден, отталкиваясь веслом от берега.
Едва молодой роялист вновь вступил на голландскую землю, как был немедленно арестован и брошен в застенок.
– Готов ли ты чихнуть в мешок? – поинтересовался комиссар конвента.
– Вполне! – отвечал лейтенант. – Сколько же можно страдать насморком!
От гильотины лейтенанта спас командующий французской армией генерал Пишегрю, сам бывший в глубине души роялистом. Пишегрю самолично вычеркнул имя Гейдена из списка осужденных на казнь.
– Больше помочь тебе ничем не могу! – сказал он.
– Что же мне делать теперь?
– Бежать, и чем дальше, тем лучше!
Едва оказавшись на свободе, Гейден решает более не испытывать судьбу и побыстрей покинуть Отечество. Но куда ехать? Только туда, где нужны храбрые и предприимчивые, а это значит – в далекую и снежную Россию!
Так в 1795 году Гейден оказался в Петербурге и был принят по повелению императрицы Екатерины на флотскую службу в капитан-лейтенантском чине. Отныне его уже величали на русский лад Логином Петровичем. Служить Гейден в России начинал на Черноморском флоте под водительством самого Ушакова. Под его же флагом участвовал в Средиземноморской экспедиции. Особых подвигов он там не совершил, но зарекомендовал себя как знающий и грамотный моряк. Русский язык учить начал с боцманской брани. Когда ее освоил в совершенстве, все остальное пошло уже легко. Затем трудился в Морском корпусе, командовал различными кораблями на Балтике, исполнял и береговые должности. Удачно женился. Брак принес ему шесть детей, поровну сыновей и дочек. В шведскую войну 1808 года командуя отрядом гребных судов, трижды участвовал в кровопролитных боях со шведами и разгромил неприятельскую эскадру в бою у острова Комито. В 1810 году Гейден принимает российское подданство, тем самым навсегда связывая свою жизнь с этой страной, а спустя три года отличается и при бомбардировке Данцига, за что удостаивается золотой шпаги «За храбрость» и капитан-командорского чина. Позднее Гейден командует гребной флотилией, губернаторствует в Або и Свеаборге. Но случай показать себя по-настоящему выпал ему лишь в 1817 году, когда Свеаборг посетил великий князь Николай Павлович (будущий император). Тогда контр-адмирал завел с будущим императором настолько откровенный разговор о бедственном положении флота, что многое для Николая стало сущим откровением. Опытный и храбрый моряк с аристократическими манерами, полной приключениями жизнью и знанием шести языков произвел должное впечатление. Проникнувшись за это к Гейдену большим уважением, Николай I запомнил его. По-видимому, именно поэтому в обход многих других достойных адмиралов он поручает именно Гейдену через десять лет возглавить столь серьезное мероприятие, как Средиземноморской поход.
Современники никогда не считали Логина Петровича великим флотоводцем, признавая при этом его прекрасную морскую подготовку. Единодушно все отзывались о нем, как о человеке исключительной честности и большой добропорядочности, что тоже, согласитесь, встречается не так уж часто!
Историк (и это была женщина!) писал впоследствии о нем так: «Граф Гейден пользовался всеобщим уважением и любовью во флоте, как симпатичный и обходительный человек, обладавший светскими манерами. Если необходимо было распечь кого-нибудь, то его выговоры обычно ограничивались приглашением к нему откушать хлеба-соли. Гостеприимный дом графа был своего рода светской школой для флотской молодежи. Вообще, по отзывам всех разноплеменных и разнохарактерных личностей, с которыми приходилось графу сталкиваться, это была личность светлая, обладавшая глубоким, разносторонним образованным умом и прекрасными качествами сердца…»
Пользуясь непредвиденной заминкой со штилем, Гейден велел звать к себе на обед корабельных и фрегатских капитанов. Пока вестовые подливали собравшимся в бокалы портвейн, контр-адмирал, отодвинув в сторону ростбиф, посвящал подчиненных в свои ближайшие планы:
– Прежде всего, предполагаю я завернуть в Мессину, чтобы дать там командам хоть малую передышку. Далее ж поплывем на Ханте, где по предварительной договоренности нас должны поджидать союзники.
– А будут ли слать эскадру французы? – поинтересовался словоохотливый Еропкин 1-й, старший.
– Англичане дали свое согласие на участие, – ответил Гейден. – А о французах не знаю.
– По мне, и сами управимся! – продолжил мысль брата Еропкин 2-й, младший.
– Господа, прошу к карте! – пригласил офицеров Михаил Лазарев, исполняющий отныне помимо основной должности и обязанности начальника штаба эскадры.
Раскрыв записные книжки и вооружившись остро отточенными карандашами, командиры судов тщательно записывали все услышанное. Обсуждали уже детали: походный ордер, маршрут, точки возможных рандеву.
Из письма лейтенанта Павла Нахимова Рейнеке: «Свежий ветер нас подхватил, сколько возможно пользуясь им, в пять дней долетели до мыса Сан-Винсента. Оставалось на одни сутки переходу до Гибралтара, уже начали мечтать, что скоро достигнем цели своих желаний, но, как нарочно, штили и противные ветры продержали нас очень долго, не впуская в Средиземное море. 24 августа прошли Гибралтар. С сего числа ветер все время нам не благоприятствовал, и все переходы наши были несчастливы…»
Корабельная жизнь текла своим чередом. Несмотря на погоду, настроение у всех было приподнятое. И если вечерами матросы лихо отплясывали «камаринского» на баке, то офицеры в это же время с не меньшим воодушевлением распевали под гитару романсы в кают-компании.
* * *
За Гибралтарской скалой на мореплавателей обрушилась небывалая жара. И хотя палубы беспрерывно поливали забортной водой, смола из пазов все равно текла ручьями.
– А какой у нас в Устюге мороз, аж ухи заворачивает! – мечтательно вздыхал в тени паруса какой-то молоденький матросик. – Не то что тутошняя жарища, будь она неладна!
– А ты без толку не лайся, – одергивали его ветераны средиземноморских кампаний. – Это еще цветочки, а вот как с пустынь египетских дунет их сиротка, вот тогда уж точно ад будет!
«Сироткой» ветераны компаний средиземноморских именовали знойный африканский «сирокко», а вот насчет ада говорили правду сущую, ибо от «сиротки» добра ждать не приходилось!
Вскоре среди молодых матросов пополз слух, что от пекла и солнца можно почернеть до полного африканского обличья.
– Куды ж я ефиепом али арапом чернорожим к Матрене своей возвернуся! – не на шутку пугались они. – Меня ж не то что девка, мать родная не признает!
