– Союзные эскадры под предводительством своих адмиралов требовали от меня соблюдения слова, которого я им никогда не давал! – важно вещал Ибрагим-паша, возлежа на груде пыльных ковров и лениво потягивая кальян. – Они вошли в Наварин с превосходящими силами, наполнили его кровью и истребили все мои суда! Посланные союзными державами для восстановления спокойствия в прекрасных странах Востока, они начали действия опустошением этих стран! Остается решить, кто зачинщик? Тот ли, кто против воли хозяина идет в его порт и топит его суда, или тот, кто, вынужденный противиться этому, защищается?
За резным окном каирского дворца был виден мутный Нил и вершины далеких пирамид. Высокая Порта уже почти потеряла Грецию, удастся ли ей теперь удержать за собой хотя бы Египет?
Полемика о том, кто же на самом деле являлся зачинщиком наваринской бойни, растянулась не на одно десятилетие, то возобновляясь, то, наоборот, затухая, в зависимости от политической конъюнктуры.
* * *
В Англии наваринский гром вызвал затяжной правительственный кризис. В результате его Каннинг, обвиненный в предательстве национальных интересов и в допущении Наварина, ушел в отставку. Вместо него пришел к власти известный туркофил герцог Веллингтон. Тори сменили вигов. Выступая в парламенте, герцог в выражениях не стеснялся:
– Лондонский договор появился на свет, только исходя из наших исключительно миролюбивых побуждений, а потому поводом к войне служить никак не мог! Наварин – это досадная неожиданность и большое несчастье для всех нас! Изменническое нападение на турок врасплох никак не может считаться достойной победой!
Герой Ватерлоо Веллингтон мешал с грязью героя Наварина Кодрингтона, в выражениях не слишком стесняясь…
С задних рядов раздавались, правда, возмущенные голоса лордов Иджестора и Голланда:
– Мы можем лишь скорбеть, что англичане отныне стыдятся своих побед!
– Скорбите! – заткнули им рот воинственные тори.
В декабре 1827 года король Георг IV, выступая в парламенте, во всеуслышание заявил:
– Из всех мер, принятых нами для осуществления договора с Францией и Россией по урегулированию греческих дел, для меня было совершенно неожиданным столкновение в Наваринской бухте между флотами договорившихся держав и оттоманской Порты. Невзирая на доблесть, обнаруженную соединенным флотом… прискорбно, что суждено было случиться такому столкновению с морской силою старинного союзника Англии!
Выступление короля вызвало бурные аплодисменты в палате лордов. Тогда же парламент направил Кодрингтону и собственное послание по поводу превышения им своих полномочий с недвусмысленным предупреждением: «Его величество доверчиво уповает, что это нежелательное событие (Наварин. – В.Ш.) не будет сопровождено дальнейшими враждебными действиями и не помешает несогласиям между Портою и Грецией уладиться миролюбиво».
Это была уже заявка на кардинальное изменение политического курса. И последствия, разумеется, ждать себя не заставили…
Как оказалось, судьба Кодрингтона была уже предрешена с первым же залпом Наварина. Спустя несколько месяцев после победы Кодрингтон без всяких объяснений будет отозван в Англию. Одержанную победу и приверженность к дружбе с Россией ему уже не простят никогда. Впоследствии Эдвард Кодрингтон станет полным адмиралом и членом парламента, главным командиром Портсмута, и даже камергером королевы, но в море его уже не выпустят никогда…
Наварином жертвенный вклад Кодрингтона в свободу Греции, однако, не ограничился. Увы, буквально через месяц после победы отца погибнет его старший сын, любимец Эдуард, служивший мичманом на фрегате «Кэмбриен». Посланный с судна шлюпкой к греческим повстанцам на остров Гидра, он перевернется и утонет в штормовом прибое…
* * *
Официальный Париж, в отличие от Лондона, отнесся к победе своих моряков весьма спокойно. Политические осложнения компенсировала национальная гордость французов, так давно не имевших успеха на море. Наварин стал первой победой в царствование короля Карла, и последний не мог не гордиться ею.
– С интригами мы как-нибудь разберемся, зато одержанная моим флотом победа останется в истории навечно! Наварин покрыл славой французское оружие! – безапелляционно заявил Карл своим министрам, когда те попытались было доказать ему всю сложность средиземноморской игры.
– Наши моряки умеют биться не хуже этих зазнаек англичан! – радовались французы, расхватывая свежие газеты с сообщениями о греческих делах. – Они возродили славу Дюкена, Турвиля и Сюфрена!
Неожиданно для многих в Европе известие о Наварине особенно потрясло, казалось бы, далекую от этих дел Вену. Император Франц называл Кодрингтона и его сподвижников не иначе, как бандой кровавых убийц. Австрийский канцлер Меттерних не находил себе места.
– Европа хочет освободиться от нашей гегемонии, но этого не будет никогда, пока я жив! В Наваринской бухте нас подло обманули, создав тайный союз трех столиц! Боюсь быть оракулом, но наваринский погром открывает собой эпоху всеобщего замешательства и хаоса!
Послы английский да французский успокаивали канцлера как могли:
– Что вы, князь, ведь мы сочувствуем грекам не более, чем туркам, а Наварин всего лишь досадная ошибка, никакого значения для всех нас не имеющая!
Посол же российский Татищев ходил, голову держа как никогда высоко:
– А мы грекам сочувствовали всегда и в беде более не оставим никогда! Баталия же Наваринская – есть предмет нашей гордости национальной!
Сказочник Гауф узнал о победе уже на смертном одре. Наварин стал последней радостью умирающего сказочника. Биограф писателя пишет: «Внезапно он (Гауф) заболел тяжелой болезнью и впал в беспамятство. В таком тяжелом состоянии он узнал о славной победе, которую соединенный флот европейских государств одержал над турецким флотом при Наварине. Это означало приближение полного поражения Турции и торжество греческого народа… Все либерально настроенные немецкие писатели радовались этой победе, обращался к ней и смертельно больной сказочник Гауф. “Я должен рассказать об этом Мюллеру”, – в полубреду пробормотал он, повергнув в смятение родных, так как его друг, замечательный поэт-песенник Вильгельм Мюллер умер незадолго до этого. А 18 ноября 1827 года не стало и поэта-сказочника…» Морская победа в далеких южных водах неожиданно оказала свое влияние и на петербургскую моду. Женщины, узнавши о славных подвигах моряков, резко увеличили ширину своих юбок, уподобляя их корабельным парусам.
Удивительно, но известие о наваринской победе достигло Петербурга с небывалой для тех лет скоростью. Уже через несколько дней наш посол в Турции Рибопьер донес о происшедшем в Одессу. Оттуда губернатор граф Пален немедленно отправил курьера в столицу.
– Душа из тебя вон, но чтобы домчался, аки стрела из лука пущенная! – напутствовал граф своего посланника.
Несколько суток сумасшедшей скачки, несколько загнанных лошадей, и вот уже Николай I нетерпеливо срывает печати с графского пакета и радостно читает послание. Поэтому, когда невских берегов достигли гейденовские курьеры, император Николай уже знал в общих чертах об итогах грандиозного сражения.
