Выше по реке увидели наши резервный британский флот. Более полутора сотен линкоров и фрегатов стояли на мертвых якорях, покрытые деревянными крышами. С нескрываемой завистью смотрели наши офицеры на такое рачительное отношение к флоту. Не удержавшись, расспрашивали англичан, как им удается сохранять в целости такой огромный флот.
– На каждом судне постоянно живет боцман, тиммерман и констапель с десятком матросов. Для вентиляции внутренних помещений мы постоянно снимаем по несколько палубных досок и полос обшивки, помимо этого каждые четыре месяца красим суда белилами с сажей и охрой, – поясняли им местные английские офицеры.
– И сколько так могут храниться суда?
– Может, до ста лет, а может, и больше! – ответили им.
– Вот когда бы и у нас такое рачение к флоту было, тогда, глядишь, и были бы мы первой морской державой, а так не успеем построить, уже ломаем, как Сизиф, тащим каменья в гору. А толку с чих! – делились мыслями бриговские офицеры, за вечерним чаем время коротая.
А через несколько дней в портсмутскую гавань, к всеобщему удивлению, вошел «Ахиллес».
– Ты то здесь откуда объявился? – обняли при встрече все три капитан-лейтенанта довольного Шулепникова.
– Так что новый приказ вышел идти вместе с вами! Государь пожелал, чтобы именно «Ахиллес» возил на себе Каподистрию! – улыбаясь, поведал тот. – А то мечусь по всем морям, что рыжий по арене, да еще и со сломанным бушпритом, так что прошу сегодня отужинать у меня, сидючи на коврах персидских и попиваючи из фужеров богемских!
– Это дело, а потому будем всенепременно! – заверили его командиры бригов. – А с бушпритом мы тебе поможем! Пришлем своих плотников в подмогу!
Однако перед самым выходом из Портсмута произошло чрезвычайное происшествие. 12 октября неожиданно для всех команда брига «Усердие» в полном составе самовольно перебралась на стоявший рядом с бригом блокшив и заявила командиру отряду Селиванову, что недовольна обращением своего командира капитан-лейтенанта Кадьяна. Никакие уговоры не помогали. Сам Кадьян от уговоров команды уклонился и, сославшись больным, лежал в своей каюте с заряженными пистолетами.
– Если вы сейчас же не вернетесь на свое судно, то я буду вынужден раскассировать вашу команду по всем бригам! – прибег к последнему средству капитан-лейтенант Селиванов, даже не представляя, что ему делать, если и сейчас матросы откажутся повиноваться.
Однако эта угроза на матросов подействовала. Никто не желал служить в чужой команде и на чужом судне. Нехотя, но команда вернулась на «Усердие». Вечером командиры бригов имели нелицеприятный разговор с Кадьяном, который оправдывался тем, что команда у него сборная, да разбойничья, а потому только кулак и мат понимает.
– Если ты, Ваня, и дальше так начальствовать будешь, то не удивлюсь, что тебя через день-другой и вовсе за борт выкинут! – заверил его командир «Охты» Дмитрий Никольский. – Неужели мало тебе «крейсерской» истории! Сколько можно наступать на одни и те же грабли!
Насупившийся Кадьян молчал, зло поглядывая на своих товарищей. Напоминание о «Крейсере» задело его за живое. Дело в том, что во время кругосветного плавания на фрегате «Крейсер» под командой Лазарева, когда Кадьян исполнял должность старшего офицера, его издевательства и бесконечные придирки вызвали возмущение команды. В Бразилии матросы «Крейсера» отказались возвращаться с берега на фрегат. Неизвестно, чем бы все закончилось, но команду тогда удалось уговорить мичману Нахимову. Не поднимая шума, Лазарев сразу же перевел Кадьяна на второе судно экспедиции – шлюп «Ладога». Чем закончится нынешнее происшествие, как для матросов, так и для Кадьяна, пока не знал никто.
Разумеется, о чрезвычайном происшествии на «Усердии» было немедленно доложено Гейдену по прибытии.
– Черт знает что творится! – ругался тот, топая ногами. – Вначале «Невский» бунтовал, теперь «Усердие»! Ежели так и дальше пойдет, вскоре мы останемся без команд и эскадры! Как мне еще объяснить не в меру ретивым офицерам, что матрос тоже человек, и относиться к нему следует как к боевому товарищу, а не как к безмозглой скотине!
О происшествии на «Усердии» Гейден немедленно отписал письмом на имя министра. В свою очередь Моллер доложил обо всем императору. Император был в гневе, но не столько на матросов, сколько на офицеров.
– Дело неслыханное и срамовское, и видно, что начальники поступили в нем как дураки! – выговаривал он министру Моллеру и новому начальнику Главного морского штаба Меншикову. – Прошу изведать во всей подробности, какую команду набрали на сие судно. Надо будет взять строжайшие меры, чтобы подобное сему более нигде и никогда не повторялось, пример необходим, и надо будет о том велеть Гейдену!
Затем, посоветовавшись с министром и новым начальником Морского штаба Меншиковым, решил все отдать на усмотрение самого командующего эскадрой.
– Передайте Гейдену, что на месте ему виднее, что и как, а потому пусть наказывает кого следует по обстоятельствам и своему разумению! – сказал Николай. – Не могу же я весь флот на каторгу определить!
В адрес Гейдена было отправлено письмо Моллера: «Сей печальный случай Его Императорское Величество приписывает не одним нижним чинам, но неумению офицеров приличною справедливою строгостью и добрыми примерами внушить к себе уважение и содержать в повиновении вверенную им команду».
Разумение Гейдена было такое, чтобы все решить полюбовно. Он ограничился тем, что отстранил Кадьяна от командования бригом и определил его на специально придуманную должность историографа эскадры. Но так как командующий не желал видеть в своем штабе отъявленного мордобойца, то и место пребывания Кадьяну было определено не на флагманском «Азове», а на проштрафившемся «Александре Невском». На дальнейшей карьере капитан-лейтенанта был поставлен большой и жирный крест. К удивлению многих, матросов к ответственности не привлекали.
– Хватит с нас и каторжан с «Невского»! – здраво рассудил Гейден. – Матросы виновны ровно настолько, насколько их делают таковыми сами офицеры!
Новым командиром «Усердия» был назначен капитан-лейтенант Анненков с «Гангута». Команда встречала нового командира нескончаемым «ура», в надежде, что он будет обращаться с ней не в пример старому лучше.
* * *
Тяжело раненного лейтенанта Бутенева ежедневно осматривал английский лекарь. С его слов лейтенант уже знал, что как только освободятся лигатуры, рана заживет. Обрубок культи поместили в корзинку, чтобы ненароком не задеть.
Ежедневно осматривавший культю лекарь вызывал у Бутенева настороженность. Он то больно нажимал пальцами на остаток руки, то принюхивался к ней, а потом с улыбкой обращался к капитан-лейтенанту:
– О, какая великолепная культя!
Чего великолепного находил лекарь в его ноющей культе, Бутенев никак понять не мог. Обрубок руки, который так восторженно нахваливал лекарь, напоминала капитан-лейтенанту жареную баранью ногу. Клочья мяса были стянуты еще свежими рубцами. Из шва свисали лигатуры. Лигатуры – это две черные нитки, сжимающие рану. Когда концы артерий разложатся и нитки отойдут, нитки свободно вытянутся и рана сможет быстро затянуться. Главный вопрос для докторов всегда состоял в том, что произойдет скорее – перегниют артерии или возникнет гангрена. В случае Бутенева артерии отмирали быстрее.
