Ну а что же Россия неофициальная, как она отнеслась к боли и трагедии братского народа? Наверное, нигде к страданиям греков не отнеслись так понимающе, как у нас. Да и как могло быть иначе! Ведь исстари Россию с Грецией связывала не симпатия, а любовь, не интриги, а взаимопомощь. И азбука была у нас одна – кириллица, и вера единая – греческая православная! Издавна, спасаясь от преследования, бежали на Русь к единоверцам греки, и каждому находился там кров и стол. Не раз приходил к греческим берегам и российский флот, чтобы огнем своих пушек облегчить жизнь единоверцам. Такое не забывается!
Помимо всего прочего Грецию с Россией связывали и самые тесные торговые узы. Закрытие с началом восстания турками проливов для русских и греческих судов сразу же сказалось на экономике южных губерний. Некуда стало вывозить хлеб, шерсть и кожи. Это вызвало ропот одних и открытое возмущение других:
– Виданное ли дело – притеснительства от басурманов терпеть неслыханные! Не это ли есть позор флагу и чести российской! Неужто перевелись у нас Суворовы и Кутузовы, чтобы навести должный порядок в Царьграде!
Современники тех дней пишут, что в кабаках в ту пору зашедших греков запаивали вусмерть, денег притом не требуя.
– Пейте, сердешныя! – слезились кабатчики, щеку ладонью подпирая. – И так скольки вы от поганцев басурманских понатерпелися!
Прогречески была настроена не только вся православная церковь, но и весь российский генералитет. Все чаще и чаще теперь раскатывались в тиши штабных кабинетов балканские карты.
– Здесь обычным войскам делать нечего! – делились мнением меж собой генералы да полковники. – Нужны полки горные, наподобие кавказских!
– Как же идти-то в эту Грецию? – вопрошали те, кто был поосторожней.
– Походом через княжества дунайские или десантом флотским через проливы черноморские напролом! – отвечали те, кто был решительнее.
Командующим освободительной армией видели одного человека – героя двенадцатого года знаменитого Ермолова. Будущий декабрист Кондратий Рылеев писал о нем:
Наперстник Марса и Паллады,
Надежда сограждан, России верный сын,
Ермолов! Поспеши спасать сынов Эллады,
Ты, гений северных дружин!
В те дни и великий Пушкин, мечтая умереть за свободу Греции, писал строки не менее вдохновенные:
Восстань, о Греция, восстань!
Недаром напрягала силы,
Недаром потрясала брань Олимп,
И Пинд, и Фермопилы…
* * *
Заявление императора Николая I о скором его вмешательстве в балканские дела вызвало незамедлительную реакцию по всей Европе, и особенно на британских островах. Там взволновались не на шутку! Ведь Россия в лице своего императора уведомила всех о новом самостоятельном политическом курсе, и трудно теперь было точно сказать, куда повернет ее «политический корабль».
В Лондоне совещались лихорадочно, надо было что-то срочно предпринимать, но что конкретно, не знал никто.
Первым изложил свой подход к «русской проблеме в балканских делах» министр иностранных дел граф Гровенор:
– Россия настроена решительно и будет добиваться независимости Греции. Оставшись в стороне, мы сами отдаем Петербургу судьбы всего Средиземноморья!
Министра поддержали лорды Эрскин (из вигов) и Абердин (из тори):
– Если поторопимся, то еще успеем выхватить Грецию из русских зубов!
– Что же делать? – вопрошали члены палаты лордов в тягостных раздумьях.
– Выход один! – объявил им восшедший на трибуну лорд Каннинг. – Надо подать России руку и быть рядом с ней в греческих делах. Конечно, это смена политики, но это сегодня единственно реальная политика!
Единодушие британских политиков было полным. Единственно, что немного смущало, так это давняя любовь к своему турецкому «другу». Ведь Стамбул издавна был не только бездонным рынком британских товаров, но и верным стражем черноморских проливов, и все же выбор был сделан!
4 апреля 1826 года российский канцлер Карл Нессельроде подписал в Петербурге с герцогом Веллингтоном тайную декларацию по греческим делам. В ней обе стороны заявляли, что позволяют друг другу вмешиваться в балканские дела и готовы предостеречь султана от дальнейшего пролития крови. В конце декларации граф с герцогом оставили свободное место на тот случай, если Франция решит примкнуть к союзу «двух» и ее пожелания тоже будут внесены в протокол.
Подмахнув пером бумагу и скрепив ее королевской печатью, Веллингтон, повздыхав, внезапно заявил:
– Я надеюсь, граф, что ни о каком военном вмешательстве здесь вопрос не стоит, только чистая дипломатия!
Нессельроде согласно закивал:
– Разумеется, но дипломатия во имя пресечения кровопролития!
Когда же довольный собой герцог обменивался с канцлером прощальным рукопожатием, Нессельроде угостил его заранее подготовленным монологом:
– Мы будем неукоснительно следовать подписанным протоколам лишь касаемо Греции. Что же до наших личных претензий к Турции, то здесь Россия будет поступать независимо от британской позиции!
Почти одновременно российское правительство потребовало от Стамбула обсуждения спорных вопросов, прежде всего, относительно возобновления русского торгового судоходства в проливах, фактически прерванного с началом восстания.
Столицу Российской империи «железный герцог» покидал в настроении самом сумрачном…
– Веллингтон потерпел свое Ватерлоо! – говорили в те дни остряки и были недалеки от истины.
Россия круто меняла свой внешний политический курс. И этот новый курс был направлен на освобождение Греции.
* * *
Весна 1826 года пришла в столицу Высокой Порты рано. Уже давно отцвел душистый миндаль, а воды Босфора были на редкость теплы и спокойны. Над крышами домов кружили стремительные ласточки, а на базарах было не протолкнуться от снующего туда-сюда люда.
За крепкими запорами «Порога Счастья» (именно так возвышенно именовался дворец султана) вот уже несколько дней Махмуд II совещался с ближайшими вельможами.
– Положение дел в Греции, положение в Европе и рост могущества Мухамеда-Али египетского заставляют нас думать об усилении военной мощи! – говорил Махмуд, нервно перебирая сапфировые четки. – Нам нужно сильное войско, организованное по образцу франков! Иного пути просто нет! Только так мы сможем вернуть утраченное могущество! Забранные от сохи крестьяне не могут на равных драться с опытными солдатами гяуров! Они могут лишь храбро умирать, но, увы, не побеждать!
Мысль о создании регулярной армии европейского типа не первому пришла в голову султану Махмуду. Об этом в свое время мечтал еще его дядя султан Селим III, начавший создавать войско нового вида «низам-джедид». Но тогда с султаном быстро расправились взбунтовавшие янычары, усмотревшие в новых преобразованиях опасность для своих вековых привилегий. Поводом к янычарскому мятежу стал страшный голод, вызванный блокадой Константинополя эскадрой вице-адмирала Сенявина в 1807 году.
