Вторую ночь она что-то бормотала о демонах.
Не трогай меня, ты, нечестивая тварь.
Хныканье. Рыдание.
Пожалуйста, не трогай меня.
На третью ночь, смертельное спокойствие снизошло на нее.
Аэрон предпочел бы, чтобы она опять умоляла.
И все это время он оставался рядом, протирал ей лоб, даже читал вслух один из любовных романов Париса, хоть она и была без сознания, принудительно вливал жидкость и размятые таблетки в её горло.
Он не хотел, чтобы её смерть была на его совести.
Больше этого, он хотел, чтобы она убралась из его жизни, и неважно, как сильно реагировало его тело, когда он приближался к ней.
Или думал о ней.
Он не лгал.
Как только она исцелится, она уйдёт.
Именно из-за того, как реагировало его тело.
Даже хуже — из-за того, как реагировал на нее его демон.
Не на ее, а из-за нее.
Накажи, говорил демон
Но за что, сотый раз спрашивл он. Накажи тех, кто причинил ей боль.
Во время проклятия крови, демон Аэрона общался с ним односложными командами, в дополнение к вспышкам искажённых образов в его голове.
За прошедшие три дня, тем не менее, предпочтительным методом общения Гнева был длительный разговор, и Аэрон не вполне привык к этому.
Где был тот мир, которого так добивалась Оливия?
Он не знал, что пришлось пережить Оливии, когда ее выкинули с ее небесного дома, но он не мог себе позволить это выяснить.
Возможно, он не сможет остановить своего демона.
Он с трудом мог сдерживать его уже сейчас.
А если бы знал правду, то просто не захотел бы его останавливать.
Вот тогда он мог бы по настоящему наслаждаться тем, что может натворить Гнев.
Прекрати так думать.
Аэрон не хотел быть с Оливией еще мягче чем он был сейчас, и он также не хотел, чтобы она еще глубже погружалась в его мысли и решения.
В его жизни хватало сложностей.
А она добавляла еще.
Она хотела веселиться.
И как она уже убедилась, слово "веселиться" было ему незнакомо, и у него не было времени узнать, что это.
И его это не огорчало.
На самом деле.
Она хотела любить.
У него никоим образом не было права на это.
Романтическая любовь — не то, чего он мог дать.
В особенности, такому хрупкому существу, как Оливия.
И это его тоже не огорчало.
Нисколько.
Она хотела свободы.
А вот это он мог ей дать.
В городе.
Только если ей полегчает, черт бы ее побрал!
Ей станет лучше, или, он мог поклясться богами, он наконец даст волю своему демону, добровольно и безгранично.
Накажи.
Накажи тех, кто причинил ей боль.
Почему она нравиться демону? А Гневу она действительно понравилась.
Ничто иное не могло объяснить этого желания. желания наказать тех, с кем они лично никогда не сталкивались.
У него было время обдумать это, даже слишком, но ответа пока не было.
Аэрон провёл рукой по лицу.
Поскольку он отказался оставить Оливию, Люциену приходилось и дальше заботится о Парисе и следить, чтобы воин кормил своего собственного демона должным образом.
Торен, в свою очередь, должен был следить за питанием Аэрона, принося ему подносы с едой в течение дня, но никогда не оставаясь, чтобы поговорить с ним.
Вдруг Оливия очнётся и увидит мужчину.
Он не желал снова испытывать сомнительное удовольствие наблюдая ее ужас и панику.
К сожалению, женщины узнали, что в доме ангел и захотели поприветствовать ее.
Он не позволил им войти.
Неизвестно, какова была бы реакция Оливии.
Кроме того, ни одина из них не знала, как помочь ангелу.
Он спросил.
Ну хорошо.
Он прорычал.
Хотя возможно, он был бы даже рад ужасу Оливии, поскольку это значило, что онабыла бы снова в сознании.
Какого черта она не просыпается? Все так же неподвижна.
Он осторожно перекатился набок, стараясь не толкаться и уставился на нее.
Впервые она не обвилась вокруг него, а осталась как была.
Ее кожа была призрачно бледной, вены ярко выступили на ней.
Волосы спутались, словно гнездо.
Щеки ввалились, а обкусанные губы покрылись коркой.
Тем не менее она по прежнему была красива.
Восхитительна, даже в этом беззащитном сотоянии "всегда-меня-охраняй".
Настолько что, при взгляде на нее что-то сжималось у него в груди.
И не из-за чувства вины, а из-за потребности быть ее единственным защитником.
Эта необходимость рождалась где-то глубоко внутри него.
Она должна выздороветь, а он должен избавиться от нее.
Вскоре.
— С такими темпами, она скоро умрёт, — зарычал он он в потолок.
Он не понимал, с кем он сейчас разговаривает, с ее Богом или же с собственными богами.
— ЭТО — то, что ты хочешь? Чтобы та, кто принадлежит тебе, невообразимо страдала перед смертью? Ты можешь спасти ее.
Только посмотри на себя, подумал он с отвращением.
Умоляешь о жизни, как даже смертные никогда не умоляют.
Но это не остановило его.
— Почему ты не спасаешь ее? — ему показалось, что он услышал..
…рычание?
Аэрон напрягся.
Его рука потянулась к кинжалу, что лежал на ночном столике, а взгляд внимательно обследовал комнату.
Он и Оливия были одни.
Не обнаружилось никакого божественного присутствия, чтобы наказать его за нахальный тон.
Понемногу он расслабился.
Он полагал, что недостаток сна наконец-то взял над ним вверх.
Ночь давно наступила, лунный свет, мерцал через оконные двери, ведущие на балкон.
Вид был таким мирным, а его тело — таким утомленным, что он мог позволить себе соскользнуть в дремоту.
Но не сделал этого.
Не мог.
Что он будет делать, если Оливия умрет? Будет ли он оплакивать ее, как Парис оплакивает Сиенну? Конечно, нет
