— С размаху!
Нинка прикрыла рот ладонью, посмотрела на соседку с ужасом и недоверием:
— Получается, он специально… получается, хотел, чтоб ты утопла?
— Не знаю, хотел или не хотел, но так все вышло.
— Ну, паразит… ну, урод. Так чего ты сидишь?
— А что мне делать?
— В полицию! — Нинка ударила кулаком по столу. — Сегодня же! Нет, завтра. Сегодня я уже поддатая. А завтра вдвоем к капитану, и ты все выкладываешь. Он же преступник, Тонь! Его судить нужно, гадину. А я пойду свидетелем.
— Пока не нужно, — усмехнулась Антонина. — Подожду немного. Совсем выздоровею, потом решу, что делать.
— Где собираешься выздоравливать?
— У тебя. Если не выгонишь.
— А как я могу тебя выгнать? — хмельно удивилась Нинка. — Соседи все-таки. Боевые подруги, можно сказать. На одном козле чуть не погорели. Конечно, оставайся.
— Спасибо, Нина. Большое тебе спасибо.
Антонина вдруг совсем расчувствовалась, стала плакать безостановочно, навзрыд, уткнувшись лицом в подол. Нинка не без труда поднялась, подошла к ней, обняла, стала поглаживать по спине.
— Давай, пореви. Пореви немного. Это полезно. Когда другого ничего не можешь, пусть хоть через слезы вся гадость выйдет.
Антонина подняла голову, просяще усмехнулась:
— Хочу глянуть на них. Хотя б со стороны.
— Зачем тебе?
— Ну, как? Все-таки свой дом. Да и любила я его как-никак.
— Боже! — запрокинула голову Нинка. — Какие же мы, бабы, дуры?! Эта скотина чуть не угробила ее, а она хочет на него глянуть.
— Не на него. На них.
— Это другое дело. Это я понять могу. Поэтому так… Ты все-таки очухайся маленько, чтоб сердце часом не лопнуло, потом через забор на них поглядим. Тайком. И обязательно я рядом. Иначе заметит, бог знает, что в голову взбредет этому орангутангу.
Сентябрьская ночь опустилась на землю медленно, густо. В соседних дворах началась привычная вечерняя суета и шум: где-то играла музыка, доносились детские голоса, кто-то с кем-то ругался крикливо, кто-то затягивал хмельную песню, кто-то зачем-то стучал по сковородке.
Антонина и Нина стояла за глухой стеной дома, прислушивались к происходящему.
— Люблю такое время, — призналась Нинка. — Вроде и не ночь еще, а уже день кончился. Хочется сидеть за столом, сколько сил хватит, понимая, что скоро головой в подушку и про все забудешь, словно нет опостылевшего магазина, нет наглой публики, а есть что-то другое, от чего утром не хочется просыпаться. Вот так бы спать, спать, спать…
— А я не люблю ночь, — ответила Антонина. — Ночью всегда кажется, что ты одна, никому не нужна, что обязательно кто-то станет душить. Становится страшно. Особенно когда рядом нет близкого человека.
— Опять она, блин, за свое! Может, хватит про близкого человека?! — прислушалась, махнула в сторону ее дома. — Вон, завели свою любимую. — До слуха донеслась мелодия «Рио-Риты». — Еще твой Михаил любил под это мелодию топтаться. Видать, и эти тоже манеру перехватили.
Нинка попыталась что-то станцевать, но ее сильно повело, она вскинула руки:
— Все, баиньки. Ты как хочешь, а я в кроватку. Иначе утром голову не подниму. Проводи. — Она двинулась в дом, оглянулась, распорядилась: — Убери со стола и посуду помой. Я не в состоянии, — громко затянула: — «Напилася я пьяна… Не дойду я до дома», — погрозила в сторону играющей «Рио-Риты». — А тебя, урод, мы еще достанем. Верно, Савостина?
Антонина не ответила, проводила Нинку в крохотную спальню, помогла раздеться, укрыла сверху одеялом.
— Твоя постель в другой комнате, — предупредила соседка. — И утром не будить. Сама проснусь.
Антонина вернулась в гостиную, не спеша принялась убирать со стола грязную посуду, сваливать в мусорное ведро недоеденную закуску.
Открыла кран с водой, намылила губку, стала мыть тарелки, стаканы, рюмки. Вдруг остановилась, постояла в каком-то оцепенении, решительно закрутила краны, направилась к выходу.
Музыка в ее дворе продолжала играть. Теперь уже не «Рио-Рита», а «Брызги шампанского».
Почти на ощупь Антонина спустилась по деревянным ступенькам, пересекла темный двор, оказалась у речки. Отсюда берегом обогнула несколько участков, пару раз пришлось перелезть через чьи-то заборы, вышла наконец к своему огороду.
Осторожно добралась почти до самого дома, замерла.
Двор был обвешан разноцветными лампочками, музыка слышалась совсем рядом, стол был накрыт на двоих.
И эти двое танцевали. Под ту музыку, которую любил покойный Михаил, под которую когда-то Антонина танцевала с Артуром. Сейчас он нежно и аккуратно вел в танце Анастасию, так же бережно обнимал ее, целовал. Затем поднял ее с прежней осторожностью на руки, прижал, стал медленно, в такт музыке кружить.
Они смеялись, снова целовались, не оставляли друг друга. Они были счастливы.
Антонина какое-то время не сводила с них пустых от обиды и ненависти глаз, застонала, потом повернулась и быстро зашагала прочь.
Ждать Настю из женской консультации пришлось недолго. Артур оставил машину в сторонке, сам нетерпеливо топтался возле входа, перекладывал из руки в руку букет.
Наконец она вышла, Артур двинулся к ней, протянул цветы:
— Какие новости, мамзель?
— Все отлично, — улыбнулась Настя. — Врач довольна.
— Кто будет?
— Секрет.
— Я серьезно.
— Дома скажу.
— Тогда дома получишь то, что хотел подарить сейчас.
— Что? — Глаза Насти заискрились.
— Дома!
— Хоть намекни.
— Намекни ты первая.
— Мальчик.
— Да ладно?!
— Правда. Сказали, очень бодрый, подвижный. Вовсю уже стучится ножками. Потрогай.
Артур приложил ладонь к животу Насти, загадочно произнес:
— Парень знает, почему нужно стучаться, — открыл борсетку, вынул из нее изящно перевязанный золотыми ленточками пакет. — Это тебе за сына!
Она открыла подарок, вынула целую горсть переливающихся украшений, взвизгнула, повисла на шее мужа.
— Я тебя обожаю!
— Это не все.
— Что еще?
— Гасим по магазинам за шмотками. Как говорят, делаем шопинг!
— Какие шмотки? Я же толстая.
— Значит, похудеешь. Будет к чему стремиться.
Анастасия подхватила Гордеева под руку, чуть ли не бегом понеслась к автомобилю.
— Куда так торопимся? — смеялся он. — Успеем!
