— Тоже мне, новость! — фыркнул Маяковский. — Что история повторяется, это ещё Гегель сказал. Мне товарищи после второго ареста почитать давали.
— Да погодите вы со своим Гегелем! Одно дело — просто сказать, а другое — найти закон, по которому это происходит. Например, Витя рассчитал, что периоды между началами государств делятся на четыреста тринадцать лет. Великие походы, потерпевшие неудачу, разделяет девятьсот пятьдесят один год. А падения империй и гибель свобод происходят через тысячу триста восемьдесят три года…
— Так-таки и происходят?
— Вы не поленитесь, почитайте, в книжке все даты перечислены! И про войны арабов с китайцами почитайте, и про Петра Первого со шведским Карлом, и про то, как японцы накостыляли нам в Порт-Артуре и Цусиме… Если сложить годы, которые главные православные страны существовали до первой утраты свободы, то получится ровно столько, сколько существовала их мать — Византия. Скажете, случайно? Или вот: через четыреста тринадцать лет после объединения Англии немецкие города создали Ганзейский союз, а через ещё четыреста тринадцать лет к России присоединилась Украина. Это было в тысяча шестьсот пятьдесят третьем году — значит, в две тысячи шестьдесят шестом случится ещё какое-то великое слияние народов.
Маяковского рассказ не впечатлил:
— Через сто пятьдесят лет… Поди, проверь! Эдак что угодно связать можно. Дат в истории много. Тут сложил, там поделил — что-нибудь обязательно сойдётся.
— У Велимира не что-нибудь, а всё сходится! И особенно в российской истории, — заявил Бурлюк и поднялся. — Давайте-ка пойдём отсюда. И вот ещё что… По Витиным расчётам в семнадцатом году случится крах великой империи. Говорит, семнадцатый год — роковой. Правда, работу он пока не закончил, а потому не может сказать наверняка — Англия падёт или Россия развалится… Скорее, всё же Англия. Книгу я вам дарю. Найдите время спокойно почитать, не пожалеете…
Уже стоя друзья сделали по последнему глотку пива, синхронно стукнули донцами пустых кружек о столик — и двинулись по набережной в сторону Зимнего дворца, полыхающего пурпуром стен. Смешливые институтки провожали их взглядами, а встречные расступались перед этой странной парой: одноглазым белым богатырём — и одетым в чёрное худым юношей, на голову возвышающимся над светлыми ажурными зонтиками фланирующих дам.
На Дворцовом мосту, падая, тяжело ухали брёвна, трещали и шлёпали доски, визжали выдираемые гвозди, стучали топоры…
Из сияющих граммофонных раструбов на прогулочных судёнышках над Невой перекликались голоса Анастасии Вяльцевой, Михаила Савоярова и Юрия Морфесси:
— Когда эвакуируюсь с пирушки я домой, всегда полемизирую с дурацкою луной… как хороши те очи! Как звёзды среди ночи… Я мила друга знаю по походке, он носит серые штаны…
С пластинок надрывали душу цыганские хоры Николая Шишкина и Егора Полякова:
— Нанэ цо-оха, нанэ га-а-ад! Мэ кинэл мангэ ё да-ад…
Сочный бас Фёдора Шаляпина вплетал в эту какофонию песню о русской дубине, и всех вместе заглушал духовой оркестр из пяти музыкантов, игравших на большом паровом катере у причала.
По мостовой вдоль фасада Адмиралтейства цокотали подковами кони и катили скрипящие рессорами пролётки. Оставляя за собою шлейф едкого бензинового перегара, протарахтел маленький ярко-голубой Ford-T, и следом тут же скользнул ещё один точно такой же.
— Жуть, — кивнул на них Маяковский.
— Здесь так заведено, — пояснил Бурлюк. — У каждой таксомоторной компании свой цвет.
— Фантазии маловато. Я б им такого намалевал… Заказец не организуете, Давид Давидович? Десять процентов ваши!
Друзья перебежали через дорогу к Адмиралтейству прямо перед большим белым автомобилем. Лязгнул тормоз, шины скрипнули по брусчатке; шофёр в светлом форменном френче и тёмной фуражке яростно потыкал кулаком резиновую грушу сиплого клаксона. Из салона выглянул патлатый пассажир с мужицкой бородой.
Маяковский проводил автомобиль взглядом и сказал восхищённо:
— Вот это я понимаю, моторище! Франция, «Панар-Левассор», кузов «ландоле»…
— Компания РТО. «Белые таксомоторы», как нетрудно догадаться, — пояснил Бурлюк и с интересом взглянул на юного спутника. — А с каких это пор вы в автомобилях разбираетесь? «Панар-Левассор», понимаете ли…
Они повернули на Дворцовый проезд к Невскому проспекту, и тут в раскалённом воздухе звонко бабахнуло. Маяковский вздрогнул и недоумённо поглядел на Бурлюка.
— Пушка, — с превосходством знатока сообщил тот, утирая лоб и шею большим пёстрым платком. — В Петропавловской крепости есть такой Нарышкин бастион. Оттуда ровно в двенадцать стреляет пушка.
— Что, каждый день?
— Каждый день. Отличная мысль, правда? К ней вообще целая история прикручена. Вот бы нам что-нибудь такое на футуристический вечер. Всё тихо, покойно… Вдруг — бабах! И блёстки из-под потолка, — мечтательно сказал Бурлюк и вернулся к прежней теме. — Нейдёт у меня из головы этот крах империи в семнадцатом году. Лучше бы, конечно, рухнула Англия. Как говорится, не приведи господи жить в эпоху перемен. А с другой стороны, почему нет? Если бы у нас началось, я бы тоже хотел взглянуть…
— Не если бы началось, а когда начнётся, — перебил его Маяковский. — Англия или Россия — прогнило всё давно! Германия, Франция… На свалку пора! Это же диалектика! Вы бы ещё вспомнили шумеров своих с пивом. А до семнадцатого года всего ничего осталось. Не бог весть, какое будущее. Поживём — увидим!
— Вот здесь я с вами согласен. Скоро увидим, — Бурлюк снова заблестел глазами, переключаясь на новую мысль. — Знаете, Хлебникову не нравится наше название — футуристы. Правильно говорит: не русское оно! Предлагает называться будетлянами, ещё одно слово придумал. Будетляне — это люди, которые будут. В том смысле, что мы — накануне!
Глава VII. Футбол 1912 года. Немецкий день победы
Сборные России и Германии встретились в утешительных матчах.
Отборочную игру россияне проиграли финнам 1:2. Финляндия выступала под российским флагом, но спортсменов прислала на Олимпиаду отдельно. И вот одна команда империи выбила из турнира другую.
Германцам тоже не повезло. В матче против Австрии, пытаясь в прыжке перехватить угловой удар, их голкипер крепко столкнулся лоб в лоб с австрийским форвардом. В сознание он пришёл только через полчаса и дальше играть уже не мог. Ах, если бы правила разрешали замену! Но пострадавшего просто пришлось унести с поля. Сборная Германии осталась вдесятером — и пропустила пять мячей в ответ на свой единственный гол.
Утешительная игра уже ничего не решала, и всё же заинтригованная публика переполнила стадион.
Германцы были уверены в себе настолько, что выпустили на поле даже не самый сильный состав. Правда, все нападающие великолепно сыгрались, поскольку выступали за клуб Karlsruhe. Сборная Германии решила напоследок выплеснуть силы, накопленные для целого турнира, и вдобавок отыграться за обидное поражение от австрийцев.
