Дом наполовину скрывался за обычным деревянным забором, какими обносят дачи. Нижняя часть забора была глухой; верхнюю набрали из редких штакетин, оканчивавшихся простенькой струганой луковкой. «Вилла» принадлежала Адольфу Родэ, который из-за войны с Германией предпочитал именоваться Адолием Сергеевичем. Снаружи дом походил на одну из непритязательных дач русской Финляндии; на очень большую… нет, просто огромную двухэтажную дачу с резным крыльцом, стеклянной верандой и мезонином, обшитую вагонной доской и крытую оцинкованным железом.
Не зря хозяин в прежние времена был фокусником-престидижитатором и зарабатывал ловкостью рук. Внутри Родэ чудесным образом устроил заведение именно так, как и полагалось знаменитому ресторану с блистательным кабаре. Чучело медведя с подносом у входа, цветы в вазах и целые деревья в массивных кадках на полу; дорогая мебель, бронзовые светильники с тюльпанами стеклянных лампионов, тяжёлые складки плюшевых портьер… Волшебный замкнутый мир. Здесь была даже своя электрическая станция.
«Вилла Родэ» заслуженно почиталась в столице храмом изысканного разврата: бывший фокусник продумал всё, чтобы каждый гость мог легко найти себе пару. Познакомившись, искателям и искательницам приключений никуда не надо было уезжать.
Представление могло раззадорить хоть почтенного отца семейства, хоть глубокого старика, хоть монаха, а плотные драпировки в торцах кабинетов скрывали альковы для желающих выплеснуть задор. Стоило потянуть за кисть витого золотого шнура — и плюшевый занавес раздвигался, являя огромных размеров низкую кровать. Уголок одеяла уже был призывно откинут, а крахмальное постельное бельё — белоснежно. Адолий Сергеевич Родэ знал, как угодить дорогим гостям.
По городу гуляла разбитная песенка о бывшей белошвейке, которая шила гладью, и о развлечениях на «Вилле».
Вчера я танцевала
С одним нахалом
В отдельном кабинете
Под одеялом…
Зал оказался переполнен, столы в пять рядов были заняты, но Феликса как завсегдатая ждали с распростёртыми объятиями. Их с Распутиным проводили в кабинет и обслуживали по-царски. Представление набирало силу; скоро захмелевший Григорий уже плакал, слушая доносившуюся со сцены музыку. Когда же с гиканьем и визгом, грохоча каблуками, на эстраду выскакивали полуголые девки со срамными танцами, начинали задирать ноги и сбрасывать тот лёгкий водевильный вздор, что был на них надет, — Григорий хватал князя за рукав и шептал горячо:
— Маленькой, не надо… Ты им скажи, не надо, пускай только поют!
И снова плакал вместе со скрипками румынского оркестра под цыганские романсы и саратовские страдания.
Под утро он задремал прямо в кабинете на подушках уютного дивана, пустив слюну по бороде. Юсупов ещё держался на ногах, но собирался ехать домой. Хотел немного выспаться до появления репетитора, полковника Фогеля. Их ждал последний день занятий: семнадцатого декабря князю предстояли экзамены в Пажеском корпусе. Феликс щедро оделил прислугу чаевыми и велел приятеля своего не будить, а как проснётся — похмелить и отправить на таксомоторе, куда скажет.
— Ты смотри у меня, любезный, — грозя метрдотелю пальцем, строго говорил князь. — Завтра снова заедем, Григорий Ефимович непременно желает. Так что…
Что — было неважно, однако фразу эту на разные лады он за ночь повторил не раз. Так наказывал Скейл: в ночь с пятницы на субботу Распутина определённо должны ждать на «Вилле Родэ». Кабинет записали на его имя.
Метрдотель понимающе кивал и пытался рассказать историю про Распутина. Дескать, Гришка — то есть, виноват, Григорий Ефимович за последнее время несколько раз появлялись. Даже скверный анекдот приключился третьего дня, когда заехали они с великой княжной Ольгой Николаевной. Напились в кабинете пьяными и дебоширили так, что пришлось полицию вызвать. Всё думали, как же это дочку императора в участок заберут?!
Хорошо, что по вызову явился жандарм знакомый, ещё фамилия у него такая забавная — Перебейнос. Он старый служака, без затей. Царевна ему давай Сибирью грозить: папенька, мол, узнает — сгноит! Страшно так кричала, требовала везти во дворец… А Перебейнос только ухмыльнулся и велел вызвать агента, который проститутками ведал. Тут всё и кончилось: барышня оказалась Муськой, из дорогих, с билетом весёлого дома где-то на Фонтанке. Но сходство с Ольгой Николаевной имела разительное! С нею разобрались установленным порядком, а Григорий Ефимович за разорённый кабинет, побитую посуду, поломанную мебель и беспокойство хорошо заплатили… и потом за ними автомобиль приехал, как обычно — они всегда на своём уезжают, таксомотором не пользуются…
Мысли у Феликса разбегались, и слушал он невнимательно, однако тут болтуна оборвал:
— Ври, да не завирайся, любезный! Какой у него автомобиль, откуда? И не был он здесь никогда… Путаешь ты… А во хмелю Григорий ласковый. Врёте вы все… Врёте… хамы…
Засыпающего князя кулём погрузили в Rolls-Royce, и мотор исчез в предутренней мгле. А метрдотель вернулся в ресторан, обиженный: за что же его вруном и хамом потчевать, когда он сам Распутина видел и служил ему?! Унимал, когда тот недоглоданной свиной рулькой пытался драться с елабужским купцом Стахеевым… Пряча омерзение, полотенце собственноручно подавал, когда Распутин блевал в кадку с фикусом… А когда этот мужик привёз проститутку, выдавая её за великую княжну, как раз метрдотель Перебейноса и вызвал…
Никому и в голову не могло прийти, что пьяный дебош Распутина — это инсценировка Белецкого. Хоть не был он уже товарищем министра внутренних дел, но сенатором оставался. Оставалась и задача: порочить окружение Распутина, опаскудив его самого. Чем хуже Распутин — тем лучше! Подтасовка филёрских отчётов и дневников наружного наблюдения — штука, конечно, нужная. Слухи тоже нужны, только их порою событиями подкреплять приходится.
Вот и сыскали актёришку провинциального, чтобы повадки распутинские перенял. Живьём-то Гришку сколькие видели? Раз, два — и обчёлся. Остальные знали только по слухам да по карикатурам. А взять бородача носатого, волосёнки немытые расчесать на пробор, нарядить в яркую шёлковую рубашку, объявить Распутиным — так он Распутиным и будет! Случалось, Белецкий актёришку и в Москву направлял подебоширить. Как-то раз двойник чуть у «Яра» на самого Гришку не попал — заигрался, вишь, увлёкся…
Поутру, озираясь в пустом кабинете на «Вилле Родэ», Григорий не сразу понял, где он. Спасибо, добрые люди вина поднесли — здоровье поправить. Умыться дали… И Феликсу маленькому спасибо, денег оставил. Предлагали Григорию таксомотор, да он велел сани нанять, чтобы дорóгой проветриться. За пьянство ночное, поди, дочка-то старшая с Акилиной снова казнить станут.
Его везли по Каменному острову в сторону города, когда навстречу проехали сани с гробом. Отдавая похмельной болью в затылок, снова запищал над ухом злой комар. Жутко стало Григорию: совсем запросто ехал гроб на дровнях с копыльями — длиннющими полозьями, надставленными сзади. Не провожал никто покойника, только возница сидел рядом с гробом, цигаркой попыхивал и вид имел совсем не траурный. А самая жуть в том, что был гроб хрустальным и переливался на проглянувшем сквозь тучи солнышке. Искрился весело, радугой играл.
