Об уюте здесь не могло быть и речи — хозяин целыми днями пропадал в казарме автошколы.
Они накинулись друг на друга, едва успев освободиться от шубки и шинели. Вещи полетели на пол. Стиснув Лилю, Маяковский поволок её в комнату. Страстные поцелуи оставляли вкус крови на треснувших от мороза губах.
В темноте с грохотом отлетел случившийся на пути венский стул. Лиля успевала отвечать на ласки, шарить в поисках пуговиц по Володиной гимнастёрке — и быстро-быстро расстёгивать свои пуговки и крючочки, иначе толстые пальцы Маяковского мигом изодрали бы платье в клочья.
Падение двух полунагих тел старая кровать выдержала чудом, и скрип её заглушили стоны наслаждения. Такого натиска Лиля не ожидала, а Володя неистовствовал, воздавая за невыносимо долгие муки ожидания. И, дав Лиле немного передохнуть на перекрёстке своих больших неуклюжих рук, снова и снова бросался на неё…
Когда Тоня вошла в незапертую Маяковским дверь — поняла всё с первой секунды, ещё не разобрав звуков. Довольно было одежды, брошенной на полу тёмной прихожей.
Дверь в комнату тоже оставалась приоткрытой. Там, на придвинутой к окну кровати, в еле брезжащем свете луны Тоня увидала растрепавшиеся рыжие Лилины волосы, её перекошенный стоном рот; услыхала знакомый хриплый рык Маяковского…
Неслышно ступая, девушка попятилась, носком ботика оттолкнула зацепившуюся шинель и выскользнула на лестницу.
Глава XXIII. Начало конца
С отъездом Феликса граммофон умолк.
Дмитрий Павлович в угоду Верочке остановил пение Савоярова. Великий князь упивался близостью желанной женщины и густым цветочным ароматом её духов. Теперь они вместе перебирали конверты с пластинками. Он не спешил и невзначай касался то гладкой руки в жемчугах, то круглого плеча Верочки. Она не отстранялась, вздыхая едва слышно, и оттого в голове Дмитрия Павловича пуще прежнего шумел царский портвейн.
Вид брата, одержимого макаковой страстью, огорчал Марию Павловну. Она демонстративно отвернулась в сторону от любовников — и вынуждена была слушать, как баронесса фон Дерфельден расспрашивает Пуришкевича про выступление в Думе: его речь продолжали обсуждать в свете, а текст передавали друг другу в списках. Владимир Митрофанович отвечал охотно; красноречия добавляло выпитое вино и внимание молодых красивых женщин. Тем более, одна из них была баронессой и родственницей императорской семьи, а другая — великой княжной и матерью наследника шведского престола. С такой аудиторией и немой разговорится! Утирая платком вспотевшую лысину, Пуришкевич повторял своё выступление чуть не слово в слово.
Граммофон молчал недолго. Вера Каралли и Дмитрий Павлович выбрали пластинку, и в гарсоньерке грянул бравурный американский марш:
Yankee Doodle went to town,
a-riding on a pony.
Stuck a feather in his cap
and called it macaroni.
Yankee Doodle, keep it up!
Yankee Doodle dandy!
Mind the music and the step
and with the girls be handy!
Затасканный шлягер про Янки Дудла — деревенщину верхом на пони и в шляпе с торчащими перьями; потешного сельского денди, который заигрывает с девушками. Этой песенкой великий князь и его любовница явно метили в Пуришкевича. Шпильку оценили все, кроме депутата — он пропустил комическое сравнение мимо ушей, зато баронесса с великой княжной едва удержались от смеха, и Мария Павловна даже подумала о Верочке немного лучше.
Когда музыка смолкла, Дмитрий Павлович звонком вызвал буфетчика. Житков получил приказание — прибрать на столе, сервированном тарелками с пирожными и лёгкой снедью, подать ещё вина и отнести угощение Сухотину: великий князь напрочь забыл о нём за светской болтовнёй и флиртом с Верочкой. Поручик, сопровождавший его к Юсупову, оставался в передней у главного входа. Дмитрию Павловичу стало стыдно. Всё же Сухотин — боевой офицер, ранен в голову и контужен, только из госпиталя…
Пуришкевич продолжал так же громко, когда пытался перекричать граммофон:
— Забавно вышло, когда я уже кончил говорить и принимал поздравления от коллег. Даже левые норовили руку пожать, хоть мы с ними хуже кошки с собакой… А супруга моя на хорах сидела. К ней тоже подходили дамы из высшего круга, вы понимаете. Поздравляли, просили передать сочувствие по поводу всего мною сказанного. И баронесса фон Гильденбант подошла среди прочих…
— Старая сводня! — возмущённо перебила Марианна. — Это же самая-самая распутинская поклонница! Гришка в её салоне запросто бывает, он там свой человек…
— Ещё какой свой! — Депутат вскочил, едва не плеснув из бокала. — А она подошла к моей жене, чтобы сообщить по адресу моему горячий привет и восхищение. И вместе с тем, подумайте только, просила в один из ближайших дней отобедать у неё вместе с некоторыми её друзьями!
Мария Павловна вскинула брови:
— Что же она, хотела вас усадить за один стол с Распутиным?
— Вот именно! — подтвердил Пуришкевич и залпом допил вино. — Можете себе представить… Когда жена рассказала мне вечером про это приглашение, мы с нею долго хохотали. Цель-то у почтенной баронессы вполне ясная: свести меня с Гришкой. Она уверена, что я тоже поддамся гипнозу и после свидания окажусь его фанатичным поклонником!
Верочка переглянулась с Дмитрием Павловичем и ещё раз пустила пластинку.
Yankee Doodle went to town,
a-riding on a pony…
Пуришкевич сел, но тут же снова поднялся.
— Фу ты! А я думаю, что мне мешает?! — сказал он, вытащил из кармана брюк пистолет и встал в картинную позу, вроде бы решая, куда бы его положить.
— Владимир Митрофанович, да вы, оказывается, вооружены! — оживилась Марианна. — Позволите взглянуть?
— Конечно! Прошу!
Продолжая красоваться, под внимательным взглядом великого князя Пуришкевич вынул магазин, передёрнул затвор и спустил курок. Убедившись, что пистолет разряжен, депутат щёлкнул предохранителем и торжественно вручил оружие баронессе.
— Ой, какой тяжёлый, — нарочито удивилась та и попыталась прицелиться, смешно прищуривая глаз и водя стволом из стороны в сторону.
Дмитрий Павлович процедил сквозь зубы:
— На людей направлять не надо, даже если пистолет не заряжен… И на собак, — добавил он, когда ствол повернулся в угол, где дремал Панч. — Цельтесь куда-нибудь… в лампу.
— Вы хорошо стреляете? — спросила Мария Павловна депутата.
Лицо Пуришкевича расплылось в довольной улыбке.
— Изрядно. Стрелок я более чем приличный! Не такой, конечно, как ваш брат, — он спохватился и отвесил шутливый поклон в сторону великого князя, — но тир на Семёновском плацу посещаю регулярно. И в небольшие мишени на пятидесяти шагах бью!
