Велимир Хлебников полагал вдохновение постоянным током от всего к себе как творцу, а творчество — обратным током от себя ко всему. И потому, как настоящий вдохновенный творец, не принимал того, что чуждо этого общения — союзы, государства…
Творчество человека не есть требование человека и право его, а есть требование Бога от человека и обязанность человека. Бог ждёт от человека творческого акта как ответа человека на творческий акт Бога.
Маяковский пытался ставить словотворческие эксперименты по опыту Хлебникова. Его неологизмы, его игры словами и звуками, пугающие школьников и студентов вопросами экзаменационных билетов — результат следования путём Велимира. Его жест — Я дарю вам стихи, весёлые, как би-ба-бо — чем не продолжение хлебниковских строк Бобэоби пелись губы, Вээоми пелись взоры, процитированных как-то Бурлюком?! Изображение Маяковским врагов России, которые в «Левом марше» стальной изливаются леевой — неуклюжая попытка соревноваться с Велимиром, сочинившим шесть тысяч новых слов.
Любой, даже не слыхавший о Шкловском, свободно пользуется его гамбургским счётом. Каждый человек в мире, кто говорит по-русски, даже не знающий Хлебникова, знает минимум одно слово, которое придумал Велимир. Это слово — лётчик. И не столь распространённую, но такую точную заумь тоже придумал он.
— Люди моей задачи часто умирают тридцати семи лет, — философски заметил однажды Велимир Хлебников. — И мне уже тридцать семь.
Я умер и засмеялся:
просто большое стало малым.
Вот так просто. Умер, когда сам решил. Даже место смерти описал несколькими годами раньше. В низовьях Волги родился — упокоился у истоков. Символично для человека, жившего поперёк пространства и времени!
Он верил, что лучшая замена вражде стран — ворожба струн, однако вынужден был надеть военную форму. В 1916 году поэт метался вдоль великой реки — из Астрахани в Царицын, из Царицына в Саратов…
…как другой поэт, Александр Блок, призванный в ополчение, метался по берегам Невы. Если двадцатилетним мальчишкам Маяковскому и Есенину повезло отвертеться от фронта, то почти сорокалетнему Блоку — почти повезло. Натерпевшись страху, он оказался под белорусским Пинском, служил табельщиком в инженерно-строительной дружине. После Февральской революции — вернулся в Петроград и работал в Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию преступлений царского правительства. Конечно, как и Брик в ЧК, он не был следователем: его пригласили редакторовать стенографические отчеты.
Александр Блок участвовал в допросах бывшей фрейлины Анны Вырубовой, бывшего главы полиции Степана Белецкого и многих из тех бывших, кто мог пролить свет на тайну жизни и смерти Григория Распутина. Перелопатил гору материалов и многое успел понять — и про Распутина, и про тех, кто были вокруг него.
Блок внезапно умер в двадцать первом, сказав на прощанье: Россия съела меня, как глупая чушка своего поросёнка… Уже после смерти поэта вышла его книга «Последние дни императорской власти».
Недюжинность распутного мужика, убитого в спину на юсуповской «вечеринке с граммофоном», сказалась, пожалуй, более всего в том, что пуля, его прикончившая, попала в самое сердце царствующей династии.
К слову о граммофоне и вечеринке — Блок старался не пропускать представлений, которые давал по петроградским кафешантанам его добрый приятель, куплетист Михаил Савояров. Когда Всеволод Мейерхольд ставил в театре блоковский «Балаганчик», поэт заставил маститого режиссёра смотреть Савоярова, уверяя, что этот балаганчик куда лучше нашего.
И жену свою, Любовь Менделееву, Блок не раз приводил поучиться манере короля музыкальных эксцентриков. Именно в этой манере написал он свою поэму «Двенадцать», которую желала исполнять с эстрады Любовь Дмитриевна.
Стихи, посвящённые Октябрьскому перевороту, публика отвергла. Много позже, став академиком, Шкловский нашёл этому объяснение: Блока привыкли принимать слишком всерьёз. Поэму «Двенадцать» осудили, не заметив в ней савояровской эксцентрики и необычной для Блока иронии. Блатного стиля не углядели — или приняли за пафос новой формы. Поклонники не могли допустить мысли, что знаменитый поэт — в первый и последний раз! — написал босяцкие частушки. Какое кощунство… Хотя Савоярова знал и любил не только Петроград — вся Россия заслушивалась куплетами, которые крутил на пластинках Феликс Юсупов в ночь убийства Распутина.
А вот услышать в собственном театре, как стихи Блока, Ахматовой и Гумилёва напевно читает под гитару Александр Вертинский, князю так и не довелось. Не сбылось бы и желание Феликса — угостить автора «Кокаинетки» порошком из перламутровой коробочки: страстный кокаинист Вертинский бросил наркотики, когда от передозировки умерла его сестра Надя — одинокая глупая деточка, кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.
Известность Александра Вертинского стремительно росла. Он объявил себя футуристом и поменял белый костюм Пьеро, заимствованный из комедии дель арте, на чёрный. Так посоветовал ему Маяковский, для которого уроки Бурлюка не прошли даром.
Потрясений Февральской революции семнадцатого года Вертинский почти не заметил, занятый гастролями и концертами: чёрный Пьеро был нарасхват и наслаждался успехом. Его дребезжащий голос и грассирование начал пародировать сам Савояров — знак действительной популярности! Наконец, произошло то, о чём мечтает любой артист. Вся Москва расцветилась афишами бенефиса Александра Вертинского. Сольное представление, знаменующее пик славы, назначили на двадцать пятое октября — и в этот день случился военный государственный переворот: в Петрограде свергли Временное правительство.
Россию охватила Гражданская война. Её волнами певца помотало по российскому югу — и вместе с армией эмигрантов в 1919 году унесло в оккупированный англичанами Константинополь. Русских там оказалось несметное количество. Будто сбылись навязчивые идеи депутатов Думы, от которых сатанел император Николай, — и древняя Византия на самом деле отошла к России.
Вертинский продолжал петь свои ариетки про безноженьку и лилового негра, подающего манто; про маленькую балерину и пальцы, пахнущие ладаном; про распятую кокаином московскую девочку и расстрелянных юнкеров. Пел в Бессарабии, Румынии, Польше, Германии… Берлин двадцать третьего года подарил ему встречу с Виктором Шкловским, бежавшим от ГПУ. Приятели крепко выпили, вспоминая «Привал комедиантов» и разгульное футуристское житьё.
Остатки рафинированного российского общества уже прочно обосновались во Франции, и Вертинский перебрался в Париж. Ресторан «Казбек», что на холме Монмартр, охотно принял потускневшего эстрадного кумира, и впервые за пять лет Александр вздохнул с облегчением.
Былая слава постепенно возвращалась. Вертинский свёл, наконец, знакомство и с князем Юсуповым, и с великим князем Дмитрием Павловичем. Его публикой стали члены европейских королевских домов и магараджи из Индии; американские мультимиллионеры и знаменитые киноартисты — Дуглас Фербенкс, Чарли Чаплин и Марлен Дитрих. Он подружился с Фёдором Шаляпиным и Анной Павловой…
