Ни его, ни барона Ростока трогать не стали: вместо уничтоженной разведывательной сети Германия тут же начала бы строить новую. Кей решил, что правильнее будет следить за вражескими агентами и дожидаться войны, чтобы нанести подготовленный удар и разом лишить немцев источников информации — именно в тот момент, когда они нуждаются в ней больше всего…
— Вы сообщали русским о том, что немцы, похоже, точно так же раскрыли и наблюдают их европейскую сеть? — спросил Винни.
Кей допил херес.
— Не думаю, что с этим надо спешить, — ответил он. — Мы, конечно, сделали Петербургу некоторые намёки, но не более того. Война всё ближе, и чем больше Германия увлечётся действиями на востоке, тем спокойнее будет у нас на западе.
Винни отсалютовал гостю остатками виски.
— Согласен с вами. Обескровленный союзник особенно хорош при дележе военной добычи. Русского орла хорошенько поклюют немецкий орёл и австрийский орёл, а британскому льву тем временем достанется львиная доля!
Они действительно прекрасно понимали друг друга — эти двое, широколицый Винни и подтянутый офицер с фамилией на букву «K»: первый лорд Адмиралтейства Уинстон Леонард Спенсер Черчилль и глава Имперской службы разведки и безопасности Вернон Джордж Вальдгрейв Келл.
Глава XXVI. От любви до ненависти. Шаг третий
Повезло Распутину с Кирочной улицей. Жить здесь — лучше не придумаешь. Кругом только доходные дома приличные, казармы гвардейских полков да божьи храмы. Во все края города добираться одинаково, самый что ни на есть центр.
Вышел на Литейный проспект, повернул направо, мимо арсеналов и Окружного суда — вот тебе Нева. А если налево повернул — Невский и дальше Владимирский проспект, Загородный…
На углу с Литейным — Офицерское собрание, где цвет столичного воинства частенько собирается. Сколько раз любовался Григорий, как подъезжают они, сияя погонами, лощёные, в аксельбантах…
Прямо напротив двенадцатого дома, где издатель Сазонов его приютил, из окон видать — Спасо-Преображенский собор-красавец, обсаженный густыми деревьями и обнесённый оградой из стволов завоёванных орудий турецких. Храм вроде Исаакиевского, только поменьше, конечно. А колокола как важно звонят!
Справа от дома — кирха Анны Лютеранской. Церковь немецкая, значит. Сазонов рассказывал, что её сам Пётр Первый повелел поставить для тех германцев, что в Литейной части работали, пушки отливали. И рядом «Анненшуле» — школа при церкви. Порядок там, чистота, аккуратно всё — залюбуешься.
Немного если влево пройти — будет пятнадцатый номер, глухая стена казармы, где петербургский корпус жандармов квартирует, а дальше по другой стороне, сразу за Воскресенским проспектом, — площадь большая, вся в густых деревьях. Среди площади стоит церковь Космы и Дамиана, похожая на храмы византийские, что Григорию на богомольях в южных краях видать доводилось. Перед церковью — клумба с толстой цепью по кругу, а на клумбе — памятник павшим в боях за Отечество лейб-гвардейским сапёрам: высокий камень, обломок скалы, на котором императорский двуглавый орёл в коронах сидит. Здесь в Кирочную упирается длинная и прямая Знаменская улица, так что церковь и орла перед нею от самого Невского видать.
Ещё чуть дальше, при дворце князя Потёмкина-Таврического, — просторный сад с прудами, островами, мостами и видовыми горками. В пруды, сказывали, стерлядь запущена ещё при Екатерине Великой, а вдоль аллей дубы растут, лиственницы, ясени, клёны… Красиво в Таврическом саду, и дышится легко! А во дворце Таврическом Государственная дума заседает, когда государь ей собраться повелит.
И ещё дальше по улице — против сада, за клиникой великой княгини Елены Павловны — музей Суворова. Специально в честь побед легендарного воителя построен, вроде белого русского кремля с золотым орлом на башне. Внутри — вражеские знамёна, оружие и доспехи посмотреть можно, а снаружи по стенам — мозаичные картины огромные с подвигами суворовскими.
Хорошо на Кирочной! И просто гулять, и идти куда по ней — одно удовольствие. Будь на то его воля — Григорий здесь и квартиру бы себе спроворил. Не всё же по углам у добрых людей ютиться! Самому-то ему и чулана довольно, да только дети подрастают. Дмитрий, на беду, совсем дурачок, умом скорбный, зато Матрёна — умница, и Варька ей под стать. Пора везти в столицу и определять к учёбе. А мамка их Прасковья, жена Григория, тоже ведь в Покровском одна не останется. Значит, всем сюда перебираться надобно…
Два филёра, Свистунов и Терехов, шли следом по обеим сторонам улицы. К этой манере Распутина — говорить на ходу и по временам размахивать руками — они уже привыкли. А у него повелось так с давних пор — с тех ещё, когда в конюшне выкопал себе пещерку. Грамоте учился — Писание вслух разбирал. Молился — тоже в голос. Когда по святым местам шёл, с попутчиками беседовал. Нешто можно, не давши обета, рта не раскрывать на тысячевёрстном пути?! Ежели кто по доброте брался подвезти паломников — тоже не молча ехали, рассуждали о спасении души да о местах, где бывать довелось. А как в мыслях Григория бесы одолеть пытались, или соблазн перед глазами появлялся, или вспомнить случалось врага рода человеческого — одной рукой осенял себя Распутин крестным знамением, а другой — отмахивался кулаком.
Ходил он не быстро: тоже привык за годы паломничества. Когда пути впереди на месяцы — куда спешить? Зато таким неспешным ходом случалось и тридцать вёрст в день одолеть, случалось — и пятьдесят. Шаг за шагом, с утра до ночи…
Никуда не ждали нынче Григория Распутина; немногие знали, что приехал он из Покровского, съездил в Крым к императору с императрицей и вернулся теперь в Петербург. Можно было просто брести по петербургским улицам, обдумывая своё житьё.
Квартиру отдельную нанять в столице и семью, наконец, перевезти — дело хорошее. Только сильно не дешёвое. Где же такую уйму денег взять? Конечно, перепадало ему иной раз немного, когда приглашали к господам. Не оскудеет рука дающего! Только мало давали. Не оставляет человека бес искушением своим и делает всякие наваждения. Говорит: сам по миру пойдешь, не подавай, оскудеешь!
Удивлялся Григорий. Которые сами в скудости живут — всегда норовят отплатить за добро, хоть и последнее от себя оторвать. Что же скаредничают те, которые в сытости и достатке? И ещё: человеку, в средствах стеснённому, самому до святых мест в дальних краях не добраться; одна отрада — рассказы опытного странника послушать. А те, кто могут позволить себе и в Саров, и в Киев, и на Афон, и в Иерусалим, и куда душе угодно — вместо того за границу ездят смотреть разные горы. Да и то смотрят на них, как на роскошь, а не как на божье создание…
С кем молился вместе Распутин — тех всегда после в церковь направлял, чтобы причастились. Так и от церквей денег предлагали: ты людей-то, мол, направляй не абы куда, а к нам! К таким деньгам старался не прикасаться Григорий. Конечно, батюшки разные, их он любил не сильно, да разве же храм виноват?
— Всегда нужно подумать — худой, да батюшка, — говорил он, как заходил о том разговор, — уж ежели у нас искушения, то у него и подавно. Шурин у него кавалер, на балах, тёща кокетничает, жена много денег на платья извела, и гостей-то у него предстоит много к завтраку. А всё же почитать нужно его! Он есть батюшка — перед богом молитвенник. Затем причащайся как можно чаще и ходи в храм, какие бы ни были батюшки. Считай батюшек хорошими, потому что ты как спасающийся — тебя враг искушает, а у него тоже семейство и он тоже человек. Ему бы надо было поступить в исправники, а он пошел в батюшки. Ведь он бы рад спросить, да нет у нас таких живых людей — дать ему благой совет…
