— Дело зашло так далеко? Они открыто обсуждают возможность изменения строя?!
— Не обсуждают. Пока — не обсуждают. Но такие заявления содержатся в партийных программах, уставах и так далее. Это добрый знак для нас: престиж Николая падает, происходит девальвация власти.
— Согласен с вами. Русские солдаты всегда воевали за веру, царя и отечество. Если вера пошатнулась, и если царя может не быть — остаётся совсем немного, а, Ронге?
— Для солдат, для народа я тоже кое-что готовлю. С началом войны в России, естественно, начнётся пропаганда против нас и наших союзников. Думаю, мы должны активно в ней участвовать.
— Я слышал про вашу идею — поддерживать антинемецкую кампанию. Мне она не нравится. Мало того, что русских будут подогревать по ту сторону фронта, так вы ещё и по эту хотите добавлять? По моему опыту — солдат, который ненавидит противника, много опасней, чем просто солдат. А русские на одной силе духа способны творить чудеса, я это видел не раз.
— Силой духа можно управлять. Я хочу воспользоваться склонностью русских к погрому. Если заразить их шпиономанией, они сами произведут внутри России такие опустошения, о которых наша армия может только мечтать.
— А-а, понимаю! Охота на ведьм! Полагаете заставить их искать немцев среди своих? Искать внутреннего врага?
— Искать и по возможности истреблять… или хотя бы изгонять. Я готов пожертвовать двумя-тремя агентами в Петербурге. Подбираю кандидатуры с достаточно высоким положением, но чтобы их арест не нанёс нам серьёзного ущерба. Вероятно, позже подставим ещё нескольких русских предателей. В нужное время где-нибудь в Швейцарии произойдёт случайная утечка информации от германцев к французам. Те по-союзнически передадут её в Петербург и, думаю, русские это проглотят. Разоблачение высокопоставленных шпионов не останется незамеченным…
— …а дальше — стихийный рост ненависти ко всему немецкому, так? — Фон Хётцендорф вернул монокль на место и окинул Ронге орлиным взглядом. — Удар по военному командованию, интеллигенции, промышленности… Солдатские волнения на фронте и погромы в тылу…
Начальник австрийского Генерального штаба откинулся в кресле, хищно ухмыльнулся и потёр жилистые руки.
— Отлично придумано!
— Благодарю вас. Тем более, нам поможет Государственная дума.
— Даже так? Агенты среди депутатов?!
— Почти, — Ронге презрительно усмехнулся, — националистическая фракция. Например, депутат Пуришкевич — он довольно бойко и широко распространяет подходящие для нас мысли. Такие вообще любят выступать. Националисты примитивны, иначе не были бы националистами. А примитив несложно просчитать, поэтому и манипулировать ими легко.
— Вас послушаешь, так нам предстоит не война, а приятная прогулка. Не забывайте, что говорил Фридрих Великий! Русского солдата мало убить, его ещё повалить надо.
— Я не говорил, что победа будет простой. Но Россия сама расшатывает себя, зачем же пренебрегать возможностью это использовать? Как говорится, падающего — подтолкни!
— Любите Ницше? Что ж, на ближайших заседаниях штаба мы рассмотрим ваши предложения. — Фон Хётцендорф дал понять, что аудиенция подходит к концу. — Расскажете про охоту на русского кабана и про свору, которой собираетесь его травить…
— Тем более, в этой своре есть один пёс, который может стоить многих, — поспешил добавить Ронге. — Я ещё не продумал в деталях, как его использовать, но потенциальные возможности представляются мне колоссальными. Этот человек близок ко двору, притом нелюбим императорской семьёй, его ненавидят министры и депутаты… Странным образом он не слишком популярен в народе, хотя сам — крестьянин из Сибири. Некто Распутин.
Глава XXX. Санкт-Петербург. Возможность выбора
Ужин был отменный: в отличие от большинства рестораторов, которые норовят втридорога продать вино и фрукты, Кюбá брал немалые деньги за кухню, превращённую в настоящее искусство. Великий князь Дмитрий Павлович и князь Юсупов в этом искусстве знали толк, а потому блаженствовали. Они воздали должное стараниям повара и за едой едва обменялись парой фраз.
После нескольких ложек протёртого грибного супа-пюре, начинавшего ужин, второй переменой фрачные молодцы в белых перчатках доставили к столу по кусочку рыбы: Дмитрий Павлович насладился тающей на языке осетриной под белым соусом, Феликс предпочёл нежнейшую форель.
Блюда выносили торжественно и неспешно. Каждое таилось под сияющей серебряной полусферой: нельзя было раньше времени ни увидеть его, ни хотя бы вдохнуть аромат. Лишь после того, как для очередной перемены заново сервировали место перед обоими гостями, — официанты синхронным движением снимали серебряные крышки, отвешивая сдержанный поклон и желая bon appétit.
Третьим и основным блюдом великий князь избрал воспетый Пушкиным ростбиф. Юсупов заметил, что ростбифом окровавлéнным он сыт после трёх лет в Англии, скаламбурил насчёт своих азиатских кровей и откушал баранины.
Четвёртой переменой оба заказали дичь с салатом, пятой стали трюфеля, спаржа и артишоки. После непродолжительного совета приятели перешли к фруктам, мягким сырам и птифурам. Дмитрий Павлович спросил себе коньяку, Феликсу принесли бокал тягучего десертного «Пино-Гри».
Тем временем зал ресторана заполнили гости. У «Кюба» обычно сиживали сенатские и министерские тузы, финансовые воротилы, сливки аристократического общества… Знакомые, завидев молодых людей, лишь приветствовали с лёгкой улыбкой: причуды Феликса всем были известны, и об их детской дружбе с великим князем здесь тоже знали.
Со сцены уже звучала скупая на поэзию модная песенка.
Милый шепчет уверенья,
Ласково в глаза глядит,
А она полна смущенья:
Что-то ей любовь сулит?
Это петербургская этуаль, властительница дум Анастасия Вяльцева в двенадцатом часу сменила приуставший румынский оркестр. Виолончельным голосом Вяльцева струила в зал незатейливый эстрадный шедевр «Гайда, тройка, снег пушистый».
Так с тревожными мечтами
Вдаль всё мчалася она,
И не помнит, как с устами
Вдруг слились её уста.
Ах, надолго ль это счастье?
Не мелькнули бы, как сон,
Эти ласки сладострастья
И вина бокала звон!
Официанты быстро и бесшумно убрали со стола, а Юсупов заново подкрасил губы и принялся разглядывать строгое тёмное платье Вяльцевой. Грудь певицы украшал неизменный кулон на тонкой цепочке — белый слоник, приносящий счастье…
— Скажи-ка мне, о высокомудрый учитель, — прищурился Дмитрий Павлович в дыму очередной папиросы, — что тебя вдруг понесло? Анна Павлова, гетеры, авлетриды — к чему это всё?
