— О Григории действительно слишком много говорят, — услышал он спокойный ответ. — И говорят слишком много лишнего. Как о всяком выходце не из обычной среды, кого мы изредка принимаем. А он — всего лишь простой человек. Императрице Григорий нравится своей искренностью. Она верит в его преданность и в силу его молитв за Алексея. Наконец, милейший Владимир Борисович, согласитесь, что это — наше совершенно частное дело. Удивительно, как люди любят вмешиваться в то, что их совсем не касается! Распутин… Кому он мешает?
Сестра государя, великая княгиня Ольга Александровна, знала про телеграмму, которую Танеева отправила Распутину, — и про его ответ. Поэтому на признание лечащих врачей о том, что исцеление цесаревича Алексея с научной точки зрения невероятно, предпочла промолчать…
Император стоял, облокотившись на подоконник, и упирался лбом в холодное оконное стекло. Снаружи по стеклу бежали струи дождя — можно было подумать, что под жаром лба стекло плавится.
Раздался еле слышный стук в дверь — Аликс побарабанила кончиками ногтей по дубовой доске и спросила:
— Ники, ты здесь?
В кабинете Охотничьего Дома его всегда охватывала грусть: много лет назад он велел оставить все вещи покойного отца на своих местах. Но за время болезни Алексея только здесь Николай Александрович мог побыть самим собой — наедине со своими мыслями.
Днями ему под руку попался томик Лермонтова.
Я думал: «Жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?»
Снова и снова, как чугунные гири, тяжко падали эти слова из лермонтовской «Реки смерти»: напрасно… враждует… зачем?
Пахло сыростью. Погода стояла отвратительная; дождь лил, не переставая. Из Скерневице до Спалы едва удавалось добраться по шоссе, которое было поправлено на скорую руку и тут же снова совершенно размыто. Дорожные строители безудержно воруют хоть у государства, хоть у государя…
Унылое и тягостное впечатление дополняли кавалерские дома по бокам Охотничьего Дома, которые в насмешку назывались отелями «Бристоль» и «Националь».
— Иов Многострадальный, — едва слышно произнёс Николай Александрович. — Иов Многострадальный…
— Ники! — снова позвала императрица и поскреблась в дверь. — Открой, пожалуйста!
Государь вздохнул и оторвался от стекла, по которому продолжали сбегать потоки воды. Он отпер замок, а когда Аликс, хромая на больную ногу, вошла в кабинет и устроилась в большом мягком кресле, сказал:
— Я хочу ознаменовать исцеление Алёши добрым делом. Завтра же велю прекратить дело по обвинению генерала Курлова, Кулябки, Веригина и Спиридовича.
Четверо офицеров находились под следствием уже год — с того дня, когда в Киеве торжественно отмечали полувековой юбилей реформ Александра Второго и отмены крепостного права. По непостижимой, непростительной, вопиющей халатности охраны террористу удалось не только пронести «браунинг» в театр, куда уже приехал государь, но и расстрелять в упор главу Кабинета министров Петра Аркадьевича Столыпина.
Многие, очень многие полагали, что не в простой халатности было дело: убийство Столыпина слишком походило на заговор, а участие в нём высших руководителей службы государственной безопасности вселяло настоящий ужас.
— Простишь их, и славно, — согласилась Александра Фёдоровна. — Ни к чему слишком жалеть тех, кого не стало. Я уверена, каждый исполняет свою роль и своё назначение. И если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль.
— Я так счастлив, что Алёшенька спасён, — повторил Николай Александрович, будто не слыша её, — и мне кажется, все кругом должны радоваться. Я должен сделать как можно больше добра!
Он зажёг взятую из отцовского хьюмидора сигару. Обычным своим папиросам, набитым султанским табаком, император порой изменял со штучными, тонкой ручной работы Regalia Byron.
— Говорят, делать такие вот золотые ободки придумала Екатерина Великая, — сказал он, плавно взмахивая сигарой в воздухе и заставляя её тлеть равномерно. — Брала тонкую шёлковую тесьму и перевязывала сигару, чтобы покровный лист не касался пальцев и не оставлял запаха. Как тебе кажется, это правда?
Император уселся в кресло за письменным столом, затянулся и выпустил в сторону окна длинную струю дыма. Дым расплющился о стекло.
Александра Фёдоровна внимательно следила за мужем.
— Не знаю. Говорят, она в табакерку лазала левой рукой, потому что правую подавала для поцелуя… Ники, о чём ты думаешь?
Николай Александрович помолчал, причмокивая сладкий табак и окутываясь дымом.
— Я думаю, — наконец, произнёс он, — я думаю, что нам надо всё очень серьёзно менять. Таиться больше ни к чему. Теперь все знают, что Бэби Бой болен. Знают, зачем нужен Распутин. Знают, почему мы живём затворниками… Но ведь мы-то знаем, что стеной отгородились ото всех не из-за Алёшеньки! И не восемь лет назад это началось… Загнали нас. Как зверей, загнали! Ты не слышала, наверное: с Александром Первым смешная такая история однажды приключилась. Он любил пешком гулять по набережным и попал под дождь. Остановил дрожки и велел извозчику ехать во дворец, в Зимний. Денег у него с собой не было, но он обещал: доедем — вынесут. «Ванька» решил, что это какой-то офицер из караула. И когда к Зимнему подкатили, потребовал в залог шинель. Император посмеялся, оставил шинель и отправил из дворца к «ваньке» лакея с рублём серебряным. Извозчик лакею шинели не отдал: мол, за рубль ему месяц работать, но шинель-то дороже стоит! А мало ли чей это лакей: вдруг его не посылал никто? Тогда рубль вынес Илья Байков — кучер придворный, его весь Петербург в лицо знал. Тут «ванька» и повалился Байкову в ноги: понял, что самого императора возил и шинель у него отнял!.. Понимаешь, о чём я? Сто лет назад Александр Первый не боялся гулять по городу! И к любому извозчику мог запросто в дрожки сесть… Государь в своей столице — не боялся! А потом что?
Рука Николая Александровича, державшая сигару, дрожала. Слёзы бежали по лицу и терялись в усах.
— Александра Второго, дедушку моего, убили… Он крестьян освободил, а его убили бомбой, ноги оторвали. Отец так за нас боялся, что из Крыма приказал поезд на всех парах гнать — катастрофа случилась, он почку себе повредил… А почему боялся-то? Жили ведь при нём сыто, не воевали, добра наживали, страна расцвела, и сколько хорошего он людям сделал — никто столько не сделал! Но смерть по пятам ходила, революционеры эти… если мы — как звери, то они — хуже зверей… А за что взорвали дядю моего, Сергея Александровича? Помнишь, как сестра твоя в крови перед домом ползала и куски дядиного мяса подбирала?
Александра Фёдоровна шевельнулась в кресле, пытаясь встать: поясницу по-прежнему пронзало болью.
— Ники, милый, сейчас я тебе попить налью…
