Император жестом остановил её.
— Не надо, сиди, сиди… Прости, что-то я расклеился… — Он встал и сам налил себе из графина. — Не хочу больше прятаться. Не хочу бояться. Не хочу за вас дрожать каждый день. Не хочу больше — ни Ходынки, ни кровавых шествий, ни стрельбы на приисках! Ничего не хочу!
Николай Александрович залпом, судорожно глотая, выпил стакан воды. Она текла на бороду, капала на грудь…
С трагедии в Москве на Ходынском поле началось его царствование. По случаю коронации там ещё с ночи собрались чуть не полмиллиона человек за обещанным дармовым угощением — пивом, водкой, сладостями, и подарками: красивыми крýжками с императорским гербом. Сгрудились плотно, плечом к плечу — бетон, из пушки не прошибёшь! До рассвета всё напирали, а как по солнышку началась давка, так и потоптали друг друга.
Раздавленных вывозили телегами — говорили, тысячи две, а может, и больше. Только государю не сказали об этом, утаили! Когда утром приехал Николай Александрович на Ходынку, там всё уже снова сияло. В императорском павильоне собрались гости со всей Европы, оркестр кантату торжественную сыграл, веселье началось… Тиражи всех газет, что про трагедию написали, полиция арестовала. Но японцы и американцы перепечатали статью журналиста Гиляровского из «Русских ведомостей», который на Ходынке был и чудом жив остался. Тут и узнал весь мир, как танцевал на костях новый император!
Кровавым январским воскресеньем начался девятьсот пятый год. Шла война с японцами, всем было нелегко, и народ подстрекаемый то и дело бастовал. А тут ещё главари забастовщиков питерских в трактире «Старый Ташкент» за Нарвской заставой повстречались. Выпили по случаю Нового года — и давай петицию к государю составлять. Требования выдвинули дичайшие: поменять разом всю налоговую систему, ликвидировать помещиков, освободить преступников, созвать народный парламент…
Оказался там агент охранного отделения, священник Георгий Гапон. Ему бы собутыльников своих утихомирить и в разум привести, так нет же: наоборот, провоцировать начал, предложил идти скопом на Дворцовую площадь. Спьяну все и позабыли, что не в Зимнем дворце посреди Петербурга живёт император, а в Александровском — двадцать вёрст от города, в Царском Селе!
Столичными войсками командовал тогда дядя государя, великий князь Владимир Александрович. Вот дядя-то, вечный противник в делах политических, ему и услужил по-медвежьи: вывел гвардию на улицы — полицейским помогать. Горожанам объявили загодя, что демонстрации запрещены и участвовать в них опасно. Повторяли, повторяли… Куда там! Разве удержишь запретом русского человека?!
Пока демонстранты до Зимнего шли — шалили вполсилы. Но когда уже возле дворца солдат попытались разоружить, гвардейцы дали несколько залпов в воздух, а потом ещё один по толпе, которая никак не унималась. Пулями зацепило человек, может, около полусотни. Только люди в страхе бросились бежать — и топтали, и калечили друг друга нещадно. Тысячами, совсем как на Ходынке…
…а император в тот день из Царского Села не выезжал никуда. Ни демонстрацию встречать, ни тем более бред пьяных забастовщиков рассматривать не собирался. Только десятью днями позже делегаты пришли действительно к нему, а не ко дворцу. Николай Александрович сказал им:
— Вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменникам и врагам нашей родины. Стачки и мятежные сборища только возбуждают толпу к таким беспорядкам, которые всегда заставляли и будут заставлять власти прибегать к военной силе. А это неизбежно вызывает неповинные жертвы. Знаю, что нелегка жизнь рабочего. Многое надо улучшить и упорядочить. Но мятежною толпою заявлять мне о своих требованиях — преступно!
Священный Синод скорбел и пытался воззвать к православным, чтобы чада церкви повиновались власти. Чтобы трудились исправно и обходили стороной советников ложных и лукавых…
…только всё равно дело кончилось революцией, а у императора остались только два пути. Первый — назначить энергичного военного человека диктатором, разрешив истребление крамолы любыми, даже самыми кровавыми способами. Второй путь — отказаться от самодержавия, хранить которое Николай Александрович обещал умирающему родителю.
Крови государь не хотел, диктатуры допустить не мог и пошёл вторым путём. Осенью девятьсот пятого года он даровал своему народу гражданские права и обязался проводить законопроекты через выборную Думу. Российская монархия по сути стала конституционной.
Две недели Николай Александрович не знал, куда девать себя, раздавленного подписанием унизительного манифеста — и вестью о неизлечимой болезни младенца-цесаревича. Но тут появился Распутин, а с ним пришли вдруг покой и надежда…
Дождь всё хлестал за окном. Государь попробовал раскурить погасшую сигару. Отчаялся, раскрошил её в пепельнице и взял новую.
— Ты знаешь, сколько они из-за приисков Ленских моей крови выпили? Не знаешь. А они ведь каждый день — пьют и пьют, пьют и пьют!
Александра Фёдоровна притихла, сжалась в комок и широко распахнутыми глазами следила из кресла за мужем. Таким она его не видела: император вскочил и метался по кабинету, продолжая выплёскивать всё наболевшее за эти годы, всё передуманное одинокими ночами, пока умирали сын и жена.
— Полгода уже угомониться не могут, — говорил он. — Полгода!
В Бодайбо, за тысячу вёрст не от столицы даже — от Иркутска! — на другом конце страны Ленские прииски добывали треть российского золота. Акционерами общества «Лензолото» были и вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, и бывший глава Кабинета министров граф Витте, и капиталист Путилов… В двенадцатом году по весне измождённые тяжким трудом рабочие подняли бунт. Прииски несли колоссальные убытки, число мятежников росло, и в Бодайбо на помощь охране направились войска.
Политические ссыльные подстрекали многотысячную толпу захватить склад взрывчатки и здание администрации с хранилищем золота. Рабочие попытались отобрать оружие у солдат и охраны. Повторился январь девятьсот пятого года: столкновение толпы с солдатами привело к стрельбе, а стрельба — к двум с половиной сотням убитых и ещё трём сотням раненых.
— Только этим всё не кончилось, этим только началось. — Николай Александрович нервно курил, блестя глазами. — Думские депутаты направили запрос о ситуации на Ленских приисках министру внутренних дел. И знаешь, что им ответил мой чудесный Макаров? Что администрация с военными действовали правильно. Что так было и так будет. Не разбираясь, не вдаваясь в детали — так было и так будет. Точка! Горлопаны в Думе ошалели настолько, что забыли даже про Распутина. Ежедневная работа вся у них встала, заседания Общего собрания прекратились… Ну как же, всех же теперь занимало Ленское побоище! Комиссию создали с адвокатом этим молодым, Керенским. По стране снова пошли стачки, митинги. С приисков сбежала чуть не половина рабочих… Разбирательство полгода уже тянется. Полгода! А я не хочу больше. Не могу, не хочу! Всё из рук у меня валится, не получается ничего — ни в России, ни в Европе, ни в Азии… Ни войны, ни мира… Помнишь, я мир всем предлагал? И что? Где он?
