Тут кадетский лидер воздел указательный палец и закатил глаза к огромному плафону, венчающему зал. А в конце концов договорился Милюков до того, что вражеская рука тайно влияет на ход государственных дел в пользу Германии, разрушает народное единство и готовит почву для позорного мира.
Молодой князь Феликс Юсупов начал скучать.
Он устроился на хорах, подпёртых массивными белыми колоннами и опоясывавших по периметру зал заседаний, и наблюдал сверху за работой Государственной думы. Её председатель Родзянко — тучный стареющий мужчина с короткой седой бородкой, бывший кавалергард и добрый приятель Столыпина — доводился князю дядюшкой. Михаилу Владимировичу и был обязан Феликс возможностью заглянуть за кулисы думской жизни. Впрочем, для Юсупова почти не осталось закрытых дверей — особенно после женитьбы на родной племяннице императора, великой княжне Ирине Александровне.
Красные бархатные кресла зала амфитеатром спускались к думской трибуне, откуда вещал Милюков. За спиной главы кадетов поднимались ярусы массивных лакированных столов президиума: там восседал Родзянко со своими заместителями и секретарём. Стенографисты усердно записывали каждое слово, прозвучавшее с трибуны или донёсшееся из зала. Все депутатские места были заняты: фракции постарались к началу сессии собраться в полном составе.
Юсупов скучал, несмотря на то, что заседание Думы решительно отличалось от обычных. Вопреки своим обязанностям — обсуждать предложенные для рассмотрения законы, депутаты на сей раз говорили о политике и положении в стране. Милюков увлечённо нарушал регламент, а Пуришкевич своими визгливыми репликами и подпрыгиваниями — протокол заседания. Само собой, черносотенец устроился в крайнем правом секторе, почти под тем местом, откуда смотрел князь, и сверху его сияющая лысина выглядела просто замечательно.
— Я прошу господ членов Думы соблюдать спокойствие, — снова и снова повторял председатель, но порядка в собрании больше не становилось.
Милюков упомянул о своём летнем отпуске. Что с того, что Россия третий год ведёт кровопролитную войну, что на фронтах каждый день гибнут тысячи солдат? Партийный лидер — человек состоятельный, как, впрочем, и подавляющее большинство депутатов. Война войной, а он только что славно отдохнул в нейтральной Швейцарии, и потом ещё заехал в Париж и Лондон…
Юсупова охватывало всё большее отвращение. Оглянувшись, Феликс убедился, что немногочисленные зрители сидят довольно далеко от него и смотрят вниз, в зал. Из потайного кармана князь добыл маленькую перламутровую коробочку вроде табакерки. Раньше он нюхал кокаин нечасто, от случая к случаю. Но с началом войны развлечений стало меньше, зато на кокаин в свете пошла мода, и теперь коробочка с белым порошком всегда была под рукой.
Зачерпнув кокаина мизинцем и хорошенько потянув сперва одной, потом другой ноздрёй, Юсупов втёр в дёсны остатки горькой пудры. Ждать пришлось недолго. Наркотик подействовал и превратил депутатский фарс в яркое забавное представление.
Свои густые усы Милюков заботливо расчёсывал и подкрашивал: они росли строго горизонтально, а под скулами соединялись с бакенбардами. Князю голова кадетского лидера увиделась разрубленной по горизонтали. Каждая половина жила своей жизнью; выше тёмной полосы усов вращались искажённые оптикой рачьи глаза, ниже — чётко артикулировал большой мясистый рот.
Милюков сообщил о существовании некой прогерманской придворной партии, сгруппированной вокруг царицы, упомянув её членами святого старца Гришку Распутина и министра иностранных дел Бориса Владимировича Штюрмера.
— Я позволю себе процитировать передовую статью из «Нойе Фрайе Пресс», — сказал Милюков, подглядывая сквозь пенсне в разложенные на трибуне заметки. — Как бы ни обрусел старик Штюрмер, всё же довольно странно, что во время войны с Германией иностранной политикой в России руководит немец!
Упоминание о происхождении министра депутаты встретили хохотом, а Пуришкевич даже побарабанил кулаками о подлокотники своего кресла. Его активность импонировала Юсупову всё больше, да и кокаин был хорош.
— Имеем ли мы в данном случае дело с глупостью или с изменой? — вопросил Милюков, добравшийся, наконец, до главной мысли своего выступления. — Когда мы целый год ждём выступления Румынии, а в нужную минуту не оказывается ни войск, ни возможности быстро подвозить их по единственной узкоколейной дороге — что это? Когда снова упускается момент для решительного удара на Балканах — это глупость или измена?
Пуришкевич немедленно подпрыгнул.
— Одно и то же! — пронзительно крикнул он.
— Когда власти сознательно предпочитают хаос и дезорганизацию — что это, глупость или измена?
— Измена! — Пуришкевич вскочил и принялся остервенело протирать пенсне.
Милюков грозно вращал выпученными глазами.
— Когда власти намеренно вызывают волнения и беспорядки путём провокации, — говорил он, — и притом знают, что это может служить мотивом для прекращения войны — это делается сознательно или бессознательно? А придворная партия стараниями Распутина делает всё для того, чтобы избавиться от честных людей, болеющих за судьбу России… Нет, господа, воля ваша, но слишком уж много глупости. И объяснить происходящее одной только глупостью слишком трудно!
— Это измена! — Пуришкевич потряс над головой кулаком. Юсупов сверху любовался блеском его бритого черепа. Гул в зале нарастал.
— К такому выводу приходит и население, — согласился Милюков со своим непримиримым противником. — Сегодня у нас уже нет выбора. Мы должны добиваться ухода этого правительства. Мы должны положить конец чехарде министров, каждый из которых только хуже предыдущего. Мы должны покончить с распутинщиной и со всей придворной партией. Мы должны бороться со своими врагами здесь, внутри страны. Вы спросите, как же мы начнём бороться во время войны? Да ведь, господа, только во время войны они и опасны. Они для войны опасны: именно потому-то во время войны и во имя войны, во имя того самого, что нас заставило объединиться, мы с ними теперь боремся!
Депутаты разразились аплодисментами, а Пуришкевич, не в силах больше сдерживаться, выбежал в проход и аплодировал оттуда. Он заявлял не раз, что на время войны любые внутренние распри должны быть забыты. Но с мнением о плохих министрах и придворной партии, о немцах и Распутине был согласен полностью.
— Мы будем бороться, пока не добьёмся настоящей ответственности правительства, — на патетическом подъёме заканчивал Милюков. — А ответственность определяется тремя признаками. Первое — одинаковое понимание министрами ближайших задач. Второе — их сознательная готовность выполнить программу большинства Государственной думы. И третье — их обязанность опираться на большинство Государственной думы! А кабинет, не удовлетворяющий этим признакам, не заслуживает нашего доверия и должен уйти!
Последние слова Милюкова утонули в настоящей овации: уже не только Пуришкевич, но и другие депутаты поднялись из кресел и аплодировали стоя.
Решив, что для него представление окончено, Феликс Юсупов покинул хоры и спустился в просторный квадрат дворцового вестибюля. Депутаты явно рвутся к власти, думал он, и страх потеряли напрочь. Выступающий уже открыто называет изменниками немку-императрицу и её ставленников! Под аплодисменты вещает с трибуны германскую пропаганду…
