Потери австрийцев — полтора миллиона человек убитыми, ранеными и пленными — вынудили их перебросить шесть пехотных дивизий с Итальянского фронта. Ещё одиннадцать дивизий перебросили из Франции германцы, и это позволило союзникам России вздохнуть с облегчением. К тому же Румыния, под впечатлением от успехов русских, решилась воевать на стороне Антанты…
…но всё же Брусилов был невесел. Ведь если бы до войны какой-нибудь командир вздумал объяснить своим подчинённым, что главный враг России — немец, который готовит нападение, — этого господина немедленно выгнали бы со службы или даже предали суду. А любого учителя за такие слова просто объявили бы опасным панславистом, ярым революционером и сослали в Туруханский или Нарымский край.
Ещё два с половиной года назад немец был в России всесилен и занимал высокие посты. И даже теперь пополнения, прибывшие из глубинки, совершенно не понимали, какая такая война свалилась им на голову. Шо вдруг? — говорили в белорусском Могилёве, где помещалась Ставка Верховного главнокомандующего.
Спрашивал Брусилов своих солдат, почему они воюют, и каждый раз слышал: мол, какой-то там Эрц-Герц-Перц с женой были убиты, а потому австрияки захотели обидеть сербов. Трудно крестьянину запомнить имя австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда… И кто такие сербы — солдаты тоже не знали. И кто такие славяне — ответить не могли. Как же им было понять, почему немцы из-за Сербии вздумали воевать с Россией?! Выходило, что людей ведут на убой по царскому капризу, а это не придавало популярности ни войне, ни государю…
— Раньше надо было думать! — горячился Пуришкевич. — Чем виноват наш крестьянин, что не слыхал о замыслах Германии и вообще не знал такой страны? Только знал, что существуют какие-то немцы, которые обезьяну выдумали, и что зачастую сам губернатор из этих умных и хитрых людей!
— Откуда крестьянину знать, что такое Германия или тем более Австрия, если он о России-то понятия не имеет? — вторил ему Лазоверт.
— Вот-вот, — соглашался Пуришкевич. — Нет у русского человека понятия о великой матушке-России! Знает разве что свой уезд и совсем немного — губернию. Знает, что есть где-то далеко Петербург… пардон, Петроград и Москва, и на этом знакомство с отечеством заканчивается. Как же его защищать? Откуда взяться патриотизму и любви к Родине?
От печки по купе разливалось тепло. Тепло бежало по жилам от tincturae coniaci из французской бутылки, и вуали сигарного дыма струились к потолку…
Не так давно, во время японской кампании, генералы потешались над окопной войной. Зато теперь в землю зарылись многомиллионные армии. Российская авиация подкачала: аэропланов было мало, и большинство из них — слабые. Знаменитые «Ильи Муромцы» — воздушные гиганты, на которые возлагали столько надежд, — не оправдали себя, а дирижаблей к началу войны оказалось всего несколько штук, да и то купленных втридорога за границей… Результат, по мнению Брусилова, выглядел печально: Россия фатально отставала от врага в технике, и это отставание могло восполняться только солдатской кровью. Тут не до веселья!
В последнем рейде санитарный поезд завернул в Могилёв: Пуришкевич получил приглашение в Ставку. Со встречи с императором он вернулся мрачнее тучи, кусал губы, и Лазоверту совсем не скоро удалось его разговорить.
Однако постепенно коньяк, сигары и монотонно бегущий ночной пейзаж за окном по пути в Петроград сделали своё дело. Пуришкевич рассказал: пока он в блестящей шумливой толпе великих князей и генералов ждал выхода Верховного, многие из них обращались к нему с просьбой — рассказать императору всю правду, не жалея красок, и открыть глаза на истинное положение дел.
— Трусы! — бушевал подпивший Пуришкевич в купе санитарного поезда, сверкая стёклышками пенсне и вспотевшей лысиной. — Жалкие, презренные себялюбцы и трусы! Они ежедневно видят государя, они имеют к нему доступ… В конце концов, великие князья — его родственники! Это их долг — каждый день говорить ему правду, ибо они в курсе всего того, что творится в стране и на фронтах. Они прекрасно знают, что творят Распутин с императрицей, прикрываясь именем государя и убивая любовь к нему в глазах народа! Знают, но молчат. Получают всё, чего только пожелают — и молчат! Дурманят его сладкой лестью и даже не пытаются оградить от вранья правительства, от всех этих мыльных пузырей! А народ не будет терпеть вечно! Народ встревожен!
На докладе Владимир Митрофанович высказал государю всё, что наболело. И о холере на Румынском фронте. И о полуодетых, полуобутых, полуголодных и плохо вооружённых солдатах. И о бестолочи тыловых и санитарных служб. И о потрясающем размахе воровства в военных ведомствах… Конечно, не удержался Пуришкевич от того, чтобы просить императора выслать Распутина, убрать его от императрицы, а саму её — устранить от государственных дел.
Тон государя вмиг стал холодным. Полученная отповедь потрясла Пуришкевича — хотя неизвестно, на что рассчитывал депутат, рубя в Ставке правду-матку.
— Последняя осталась у меня возможность, — упавшим голосом заключил Владимир Митрофанович, допивая докторский коньяк. — Последний шанс. Если, не тая, сказать обо всём с думской трибуны — многое можно ещё исправить.
Лазоверт считал иначе, однако соображения эти держал при себе. И сейчас, листая журнал в своём купе, прикидывал возможные варианты развития событий. Допив коньяк, он трижды нажал кнопку электрического звонка над столиком и сказал явившемуся буфетчику:
— Подавайте обед. Владимир Митрофанович задерживается — пожалуй, не стоит его ждать.
А когда буфетчик вышел — отложил журнал, прикрыл уставшие глаза, откинулся на спинку кресла и снова погрузился в размышления.
Что бы ни говорили генералы, что бы ни рассказывал Пуришкевич, но наступающий семнадцатый год станет годом решительных русских побед. Это неминуемо и очевидно. Самое позднее, в марте начнётся наступление на всех фронтах, и войне конец. Причём одержит победу не столько Антанта, сколько именно Россия. Набирающая силу и заканчивающая перевооружение Россия, чьи армии вторглись далеко в Европу. Россия-спасительница, которую безоглядно поддержат на Балканах и не только. Огромная Россия, которая от Белого моря раскинется уже не до Чёрного, но до самого Средиземного…
Предвидя столь нежелательную для себя перспективу, страны Антанты искали способы влияния на русского императора, который выразил своё отношение к союзникам ещё в начале войны. Когда Николая призывали воевать с немцами до последней капли крови, он заметил: господа из Англии и Франции, очевидно, имеют в виду войну до последней капли русскойкрови?
Так что, отправляя эмиссаров на союзническую конференцию в Петроград, британский премьер-министр Ллойд-Джордж дал им сверхсекретное указание. Он потребовал искать соглашения, которое поможет выслать Николая с женой из России, а управление страной возложить на регента. Опираться предполагалось на оппозицию и сочувствующих в русской Ставке.
В ходе конференции британцы выдвинули Николаю Второму три условия: ввести в штаб Верховного главнокомандующего представителей союзников с правом решающего голоса, обновить командный состав русской армии по согласованию со странами Антанты и ввести ответственное министерство.
