Теперь Распутин ехал на поезде. Против него устроились две девушки — молоденькие, румяные, хорошо одетые… Попутчицы были похожи — сёстры, небось, подумал Григорий. Они ни секунды не сидели спокойно, шуршали конфетными обёртками, стреляли во все стороны глазками, листали журналы — тронувшийся поезд качало на стыках, и девушки несильно стукались лбами, показывая друг другу страницы.
— Хотите? — спросила вдруг Распутина пигалица, волосы которой отливали медью. Ручкой с холёными ноготками она протягивала ему коробку с маркой «Первая фабрика конфет, шоколада и бисквита». — Угощайтесь!
Григорий Ефимович знал, что с шоколадом в Петрограде плохо. Не из-за войны, а из-за путаницы с тарифами: одни чиновники проворовались, другие напороли — всё как всегда. Но девушек этих, судя по богатой коробке, трудности обошли стороной. Распутин улыбнулся рыженькой.
— Благодарствуй, милая, — сказал он и отказался от конфеты.
— Почему же? — удивилась девушка. — Что за праздник сегодня такой, что конфеты есть нельзя?
Она взглянула на подругу, и обе задорно рассмеялись.
— Праздник… — повторил за разговорчивой хохотушкой Григорий Ефимович. — Как не быть празднику-то! Ноября первый день — стало быть, славим священномученика Садока. А конфеты есть можно. Почитай, две недели ещё можно, до Рождественского поста. Только не меня, а домового нынче угощать надобно. Мы вот в деревне всегда кашу с мёдом на сеновале ставили.
Сказал он про Садока — и вспомнил, как в такой же день одиннадцать лет назад близ Царского Села увидал в первый раз государя с государыней, папу с мамой. Ох, и давно это было — сколько же воды утекло!
— Берите-берите, не стесняйтесь, — не отставала рыжая.
— Вот ведь! — хлопнул себя по коленям Распутин. — Не ем я сладкого, дочка, не привычный.
Вторая девушка, шатенка с аккуратно убранными волосами, осуждающе смотрела на первую. Та пожала плечами и сама потянула из коробки конфету.
Миниатюрная тёмно-рыжая Лиля была старше своей сестры: ей уже исполнилось двадцать пять, а Эльзе — двадцать. Обе не красавицы, но если круглолицая Эльза выглядела милой простушкой, то большеголовая Лиля напоминала забавную обезьянку — когда бы не ослепительная улыбка и огромные глаза, которые завораживали и заставляли обратить внимание на свою хозяйку.
Похожая на подростка Лиля научилась производить впечатление на мужчин ещё в те поры, когда и была подростком. По-настоящему свой дар она впервые опробовала на родном дяде — и буквально свела его с ума: солидный взрослый человек валялся в ногах у её родителей, умоляя отдать ему в жёны пятнадцатилетнюю девочку. Потом были другие жертвы страсти, которую она разжигала забавы ради; даже Шаляпина как-то заставила пригласить себя на спектакль. Родители нервничали, слыша крепнущий шёпоток о беспутстве дочери, а Лиля тем временем уже сделала первый аборт и продолжала множить число своих кавалеров.
Настоящим спасением стал удачно устроенный брак её с талантливым молодым юристом Осипом Бриком. Они оказались на удивление неплохой парой и впервые сильно повздорили года через два после свадьбы. После ссоры Лиля ушла из дому, а вернулась только на следующее утро.
— Ты взбесил меня! — с вызовом сказала она мужу. — Я гуляла… и загуляла! На Невском ко мне пристал офицер. Я пошла с ним в ресторан, а потом — в отдельный кабинет!
Брик оставался невозмутим, и Лиля растерялась.
— Что мне теперь делать?
— Обязательно принять ванну, — ответил он.
Эльза под удвоенным родительским надзором вела себя скромнее старшей сестры. Однако семнадцати лет и она не устояла — ударилась во все тяжкие, встретив скандального поэта-футуриста Владимира Маяковского. Бурный роман вызывал интерес и даже зависть Лили: её отношения с Осипом сводились лишь к совместному существованию — страсти там не было и в помине. Эльза чувствовала Лилино нетерпение и, сколько могла, оттягивала момент знакомства хищной сестры с возлюбленным. Но всё же прошлым летом это случилось.
Они с Володей приехали к Брикам на дачу. Куда только девались хамские замашки и всегдашняя грубость Маяковского! Едва увидав Лилю и обменявшись с нею парой фраз, он сделался совсем ручным, как будто даже меньше ростом. Эльза думала поразить сестру Володиной мощью и своей властью над ним, а вместо этого — в кровь кусала губы, обречённо наблюдая очередную Лилину победу.
Маяковский влюбился сразу и бесповоротно. Он красовался каждым словом, каждым жестом. Играя гулким голосом, прочёл свою новую поэму «Облако в штанах». Потрясающе прочёл! И тут же размашисто вывел на тетрадке с рукописью посвящение Лиле Юрьевне Брик. Свои стихи, выворачивающие душу наизнанку стихи о любви к женщине, которая была у него до Эльзы, — посвятил той, что — сомнений уже не оставалось — будет после неё.
Рыдать? Бессмысленно. Ждать от Брика подмоги — тоже. Осип не тешил себя иллюзиями: Лиля к двадцати годам уже потеряла счёт любовникам. Его интересовала не плотская сторона брака, но партнёрские, добрососедские отношения. Брик был знатоком литературы и человеком практическим — его привлекало сотрудничество с Маяковским-поэтом. Поэта привлекла его жена. И что же? Каждому своё…
Однако Маяковский не остался простым героем нескольких строк в Лилином интимном дневнике. И она видела в нём не обычное мимолётное увлечение. Странные отношения тянулись второй год. Лиля держала Володю на коротком поводке, дразня обещанием близости; не отпускала его от себя, но и не допускала до. В безудержном кураже продолжала терзать — и вымучивала у поэта новые страстные стихи с единственным посвящением: Лиле.
Эльза не простила старшей сестре украденного любовника, зато нашла утешение в объятиях Виктора Шкловского. И точно так же, как Лиля, помыкала влюблённым молодым человеком — брала реванш перед сестрой и неосознанно продолжала мстить Маяковскому.
Волею судьбы и стараниями хитроумного Осипа трое мужчин оказались вместе на службе в автошколе. Брик издавал стихи Маяковского и занимался со Шкловским литературными исследованиями. В их с Лилей маленькой квартирке на улице Жуковского, в двух шагах от Литейного проспекта, собирались художники, поэты, писатели…
Лиля привыкла к вниманию, которое оказывали ей мужчины. Но сейчас против воли её собственное внимание приковывал мужик лет пятидесяти, сидевший в поезде напротив. Крестьянское морщинистое лицо с большущим носом, небрежный пробор стриженных в скобку волос, лохматая борода, сутулая посадка, тёмные жилистые руки, зажатые между колен… Всё это не вязалось с яркой шёлковой блузой, которая выглядывала из распахнутого воротника поддёвки, с бархатными штанами, высокими сапогами в новеньких фетровых калошах и тяжёлым золотым браслетом, блестящим на запястье.
Но главное — глаза. Небольшие, глубоко посаженные и такие пронзительные, что Лиля почти физически чувствовала, как мужик смотрит. Лицо его казалось знакомым — хотя откуда?
Ногти Эльзы вдруг больно впились в её руку. Лиля едва не вскрикнула — и обмерла, увидав страницу, которую сестра открыла в своём журнале. Там красовалась карикатура с подписью: Мы, Николай Второй, — и ниже: Романов и Распутин. На рисунке рядом с императором в лихо заломленной набок казачьей шапке, потупившись, глядел куда-то вбок тот самый мужик, что сидел сейчас напротив. Художнику удалось передать сходство: и растрёпанные волосы, и неряшливую бороду; только живого выражения глаз не смог он ухватить.
