— Молодой человек, — неуверенно сказал её кавалер с круглым следом от шапки на бриолиновой причёске, — что вы себе позволяете?!
Володя тараном шёл на прапорщика.
В зале сделалось движение, и в последний момент, когда драка была уже неминуема, перед Маяковским вырос коренастый Сухотин.
— Не надо, — коротко сказал он, дрогнув щекой в нервном тике.
В тот же миг Зощенко плечом отодвинул в сторону полупьяного прапорщика. Герой бельевого склада вскинулся, но тут увидал ордена и нашивки за ранения, погоны, а потом и глаза штабс-капитана — и мгновенно сник.
— Вон отсюда, мразь, — тихо и страшно скомандовал Зощенко. Прапорщик покорно попятился к выходу. Тут же поднялись и, спотыкаясь о стулья и чужие колени, потянулись за ним соседи по столу — два таких же выпускника ускоренных курсов и с ними пара напуганных барышень.
— Ратник Маяковский! Ко мне!
В голосе Дмитрия Павловича звенел металл. Сухотин с удивлением взглянул на поэта — откуда знает его сам великий князь? и почему называет детину в цивильной одежде ратником? — а Володя обречённо подошёл к столу возле сцены.
— Однако, я смотрю, вы везде успеваете! — Теперь Дмитрий Павлович говорил уже с насмешкой. — Днём — чертежи и автомобили, ночью — вино и стихи… Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, солдатам запрещено посещать подобные заведения и участвовать в публичных выступлениях. Нет?
Маяковский играл желваками на скулах и молча сопел. Его дурацкая бравада грозила теперь большими неприятностями. Эдак мало, что из автошколы выгонят — ещё и на фронт запросто пошлют…
Из-за Володиной спины вынырнула и храбро встала рядом Тоня.
— Вы же сами видели, — сказала она, вскинув голову, — он не виноват!
— Господа, — засиял вымученной улыбкой Борис Пронин. — Прошу прощения за досадное недоразумение. Благодаря господам офицерам инцидент исчерпан. Позвольте шампанского за счёт заведения!
И он сделал знак буфетчику. Юсупов расхохотался.
— Ваше высочество! — Подошедший Игорь-Северянин поклонился великому князю; в голосе его звучали самые бархатные тона; он повернулся к Юсупову. — Ваше сиятельство… Эти хамы устроили гнусную провокацию!
— Что же вы молчите, Маяковский? — спросил Дмитрий Павлович. — Вашу милую даму и прочих адвокатов мы уже послушали, а что вы сами скажете в своё оправдание?
— Я дворянин, — глухо сказал Володя, глядя в пол.
— Вот как?! — вскинул брови Дмитрий Павлович. — И что же?
Маяковский поднял голову и, глядя в глаза великому князю, повторил громко и чётко:
— Я дворянин! И намерен отстаивать свою честь, кто бы и где бы на неё ни посягнул!
Великий князь встал и заложил руки за спину. С Маяковским они оказались почти одного роста.
— Вот что я вам скажу, милостивый государь, — негромко произнёс Дмитрий Павлович, и слова его долетали только до собравшихся возле стола, но не были слышны остальному залу. — Вы пишете прекрасные стихи. Я, признаться, просто потрясён и отныне навсегда ваш поклонник. Не удивлюсь и даже буду рад, если вы станете действительно знаменитым… Но — после войны, и не раньше! А пока что вы — дворянин на службе государя и отечества. Извольте выполнять то, что положено солдату! Я не стану ничего говорить вашему генералу, и сегодняшний случай останется между нами. Однако потрудитесь впредь не попадаться мне на глаза в неурочное время и в неподходящем месте. Свободны!
Маяковский вспыхнул и резко двинулся к выходу. Юсупов проводил его взглядом и повернулся к Северянину:
— А вы, голубчик, сделайте милость, порадуйте нас тоже чем-нибудь… эдаким… Любезный, — теперь он обращался к Борису, — не вы ли только что произнесли это волшебное слово — шампанское?
Шагая через ступеньку, Маяковский поднялся из подвала и вышел на Марсово поле. На ходу он совал руки в рукава пальто и всё не мог попасть. Щёки пылали — даже пронизывающий ветер не сразу их остудил.
Тоня выбежала следом, схватила Маяковского за локоть и пошла рядом.
— Вовка, я так по тебе соскучилась! Почти неделя прошла… Во-овочка…
Она старательно семенила в ногу с его саженными шагами.
— Ты правда дворянин? — Тоня попыталась заглянуть в насупленное лицо Маяковского.
— Правда, — буркнул он. — Столбовой.
— Ишь ты! Никогда не говорил…
Они шли вдоль Мойки. Володя машинально двигался к дому — он съехал, наконец, из «Пале-Рояль» и снял маленькую квартиру на Надеждинской, почти на углу с Кирочной. Новое жильё обходилось дешевле и было ближе к Брикам.
Обгоняя парочку, в сторону Пантелеймоновского моста проехали несколько грузовиков с солдатами. Несмотря на холод, в кузове первого кто-то пиликал на гармошке и пел:
Распроклятая машина
Дружка в Питер утащила.
Она свистнула, пошла,
Расцеловаться не дала!
В следующем грузовике ехал свой частушечник, надтреснутым голосом перекрывавший нытьё двигателя:
Помолись, милашка, богу
На Исаковский собор.
Не возьмут меня в солдаты —
Мы поженимся с тобой!
Рыжей кометой мелькнул в воздухе окурок, брошенный из кузова третьего грузовика — там ехали молча. А в четвёртом задорный молодец, привстав, покрикивал почти без мотива:
Николай любил калину,
А Распутин — виноград.
Николай проел Россию,
А Распутин — Петроград!
В кузове хохотали.
— Поэты… — поморщился Маяковский.
— Ой, ты так читал сегодня! — Тоня сияла от восторга. — Это же невероятие какое-то! Все просто замерли! Такие образы! Вовочка, зачем ты не остался художником? Если бы всё это — на холст, а? Выступать сейчас нельзя, но картины-то писать можно!
— Аудитория маловата, — помолчав, ответил он. — Ну, стану я картины писать. И что меня ждёт? Разве что Третьяковка, в которую один чёрт никто не ходит. А у поэта — аудитория! Толпа, понимаешь? Поэт с толпой может говорить! На языке толпы. И толпа начнёт говорить моим языком, погоди!
— Вовка, — млея, сказала Тоня и посмотрела на него блестящими, бесконечно влюблёнными глазами, — я с тобой такая счастливая!
А в дымном «Привале» Игорь-Северянин, гордившийся тем, что за две недели в запасном полку не замарал рук государевой службой, по просьбе мужа своей спасительницы напевно популярил со сцены очередной изыск:
Я в солнце угасаю — я живу
По вечерам: брожу я на Неву, —
Там ждет грезэра девственная дама.
Она — креолка древнего Днепра, —
Верна тому, чьего ребёнка мама…
И нервничают броско два пера…
Глава XV. Сбор на Гончарной
Ронге шёл по переулку немного бочком, натянув на уши шапку, и прятал нос в поднятом воротнике пальто. Он силился понять: каким образом ледяным зарядам ветра удаётся ударять со всех сторон сразу?!
