Споткнувшись о Панча, суетившегося под ногами, Феликс поднялся обратно в гарсоньерку и закурил. Кабинетом своим он тоже заслуженно гордился. Развалясь в кресле и закинув ноги на письменный стол, князь дымил папиросой. В голове его всплывали события последних дней. Не слишком серьёзные внешне, но такие напряжённые встречи со Скейлом и Эллеем. Вязкие разговоры, где слова будто шли по замкнутому кругу: так подолгу кружит ястреб, заметивший добычу — и вдруг устремляется вниз, нанося жертве смертельный удар…
Родители и жена Феликса уехали в Крым.
Старший Феликс Феликсович, князь Юсупов граф Сумароков-Эльстон, получил отставку с поста главноначальствующего над Москвой: он допустил немецкие погромы и теперь оказался под следствием. Матушка успокаивала нервы, наслаждаясь уютом и тишиной дворца в Кореизе. Ирина Александровна с полуторагодовалой дочерью, тоже Ириной, составляла ей компанию, удалившись от суеты и треволнений воюющей столицы. Дворец остался целиком в распоряжении младшего Юсупова.
Британские ястребы преследовали очевидную цель. Вечером шестнадцатого декабря на Мойке предстояло собраться участникам — Феликс ни секунды не сомневался! — самого настоящего заговора. Дворцу Юсуповых было не привыкать к встречам удивительных людей в неожиданно пёстрых комбинациях. Но даже Феликс, при всей его безудержной фантазии, не смог бы выдумать более необычной компании. Хищные Скейл и Эллей круг за кругом, от разговора к разговору внушали ему имена тех, кого непременно, обязательно надо собрать в условленное время. А потому, отдав должное изобретательности британцев, он так же осторожно и наверняка расставлял сети для своего нового знакомого — Пуришкевича, для старинного приятеля — Дмитрия Павловича и для Распутина — царского мужика, ради которого разыгрывался весь этот спектакль.
К шестнадцатому декабря предполагалось во что бы то ни стало закончить отделку гарсоньерки. Новоселье давало чудный повод для встречи — и Феликс озаботился приглашением нужных гостей.
Пуришкевич загорелся, узнав, что сможет в домашней дружеской обстановке пообщаться с великим князем и обсудить с британцами снабжение своего санитарного поезда. Эксцентричного политика принимали далеко не во всех петербургских домах… При этом от внимания Владимира Митрофановича не ускользнул ни внезапный интерес Феликса Юсупова, возникший после выступления в Думе, ни его постоянные намёки на скорейшее устранение Распутина. Пуришкевич догадывался, что гости собираются во дворце на Мойке не просто так. К тому же князь между делом упомянул о милых дамах, которые скрасят вечеринку, и это тоже заинтриговало деятельного депутата.
Для Дмитрия Павловича дамы стали одним из манков. Юсупов настаивал, чтобы великий князь пригласил своих сестёр — родную и сводную — развеяться в приятной компании. А самому Дмитрию пообещал встречу с ослепительной Верочкой Каралли, звездой кино и балета, к которой его приятель был сердечно неравнодушен — вместе с большинством российских мужчин.
С приглашением Распутина проблем не предполагалось. Мужик вёл себя открыто и дружелюбно. Уже несколько раз для пробы Феликс неожиданно приезжал на Гороховую, где всегда ждал его радушный приём. И если он приглашал Распутина покататься, съездить в какой-нибудь ресторан или в гости — тот не отказывал… Интересно, в азарте думал Феликс, каково будет, когда княгине сообщат, что сын принимал во дворце её злейшего врага?!
Панч громко захлюпал. Дизайн кабинета Феликс обдумывал сам, и в двух саженях от письменного стола расположил бассейн, из которого, брызгая по сторонам водой, пил сейчас бульдог. Бассейн получился не слишком большим, но уже одна мысль — устроить его здесь — выглядела революционной и продолжала развлекать князя. Жаль, с керамической облицовкой не вышло: ставшая невероятно модной кафельная плитка, заказанная в Академии художеств, упрямо трескалась и крошилась при обжиге. Нетерпеливому Феликсу пришлось отделать бассейн как обычно, по старинке — белым мрамором.
Князь выдвинул ящик стола. Ему нравилось это соседство: рядом с красивой коробкой «Первой фабрики конфет, шоколада и бисквита» тускло блеснул «браунинг». Стрелять Феликс толком не умел, но пистолет купил, как только увидал: воронёное чудо выглядело хищным и совершенным.
Дмитрий Павлович, которому новая игрушка приятеля как-то попалась на глаза, недоумённо хмыкнул: патрон у «браунинга» слабый и маленький, калибром всего семь целых шестьдесят пять сотых миллиметра. Если уж пользоваться пистолетом, сказал он, то девятимиллиметровым, но всё равно револьвер — лучше.
Феликс возразил: именно из «браунинга» сербский студент Гаврила Принцип застрелил наследника австрийского престола, эрцгерцога Фердинанда. Не револьвер, а пистолет сделал исторический выстрел, положивший начало мировой войне. И российские террористы из таких вот «браунингов» перестреляли дюжину-другую генералов, губернаторов и министров вплоть до самого Столыпина.
Дмитрий Павлович объяснил: заговорщики выбирали этот пистолет за то, что он плоский — его легко спрятать под одеждой, если снять с рукояти накладные щёчки. Но Феликс настаивал: надо стрелять метко, тогда калибра 7.65 и слону хватит.
— Слону вряд ли. А метко — это не про тебя, уж прости, — рассмеялся тогда великий князь.
Феликс вздохнул и бросил «браунинг» обратно в ящик. Надо бы распорядиться, чтобы пистолет почистили, подумал он. И, кстати, давно пора съездить в тир на Крестовском острове — научиться стрелять хоть немного. Из коробки «Первой фабрики» князь вынул шоколадную конфету и бросил Панчу. Пёс поймал угощение на лету, мгновенно проглотил и довольно хрюкнул.
Мысль о заговоре будоражила Феликсу кровь. Он любил это пьянящее ощущение риска, когда кажется, что ещё шаг — и всё полетит в тартарары. Поэтому князь одевался кокоткой и пел в кабаре «Аквариум», видя в зале знакомые лица: словно напрашивался, чтобы его узнали. Ради этого чувства Феликс в компании друзей-подружек выискивал самые злачные места в Лондоне, перебираясь из Сохо в Ист-Энд или Паддингтон. И тогда, и сейчас он не пытался предвосхитить события, а просто наслаждался опасностью и тем неведомым, что таила она в себе.
Ноздри Феликса возбуждённо трепетали. Подражая манерному блеянью Вертинского, князь принялся негромко мурлыкать песенку про несчастную московскую девицу — и нашарил в кармане перламутровую коробочку. На письменном столе красовался подарок, сделанный самому себе: хрустальная панель вроде шахматной доски в пядь размером, на золотых ножках в форме львиных лап. Вдоль краёв панели вился орнамент из неглубоких борозд, по периметру играла огнями алмазная грань. Феликс постучал коробочкой о хрусталь и золотой лопаткой протащил высыпавшийся порошок по идеальной глади до орнамента. Кокаин аккуратно заполнил две борозды. Мгновение полюбовавшись, князь вынул из бокового паза хрустальную трубку, огранённую наподобие карандаша и разбрасывающую радужные блики.
Правой ноздрёй через трубку он потянул порошок с таким свистом, что бульдог насторожился, прянул ушами и подбежал к столу. Милый городской романс, подумал Феликс про «Кокаинетку». Пригласить, что ли, этого Вертинского, чтобы выступил в театре, когда родители вернутся? И вот ещё что: на пол в столовой надо бросить шкуру белого медведя. Обязательно! Перед просторным диваном, прямо поверх ковра — светлое пятно неправильной формы на тёмном регулярном рисунке станет изумительным диссонансом! А оскаленная клыкастая пасть добавит обстановке мрачной мужественности.
