К смерти, как и все в этом шумном жестоком мире.
Сегодняшний вечер я посвятил стирке. Собрал все белье и всю верхнюю одежду, что у меня была, частично засунул в стиральную машину, частично стал стирать сам – в розовом тазике, в котором когда-то купали Настюшку. Я никогда не снимал его с антресолей, куда сунул после того, как… ну… понятно. Но сейчас снял. Просто у меня не было другого таза, вот и все.
Потом развешивал на балконе, потом ужинал, нажарив постылой, но питательной яичницы. Поел и лег спать, «заказав» время на шесть утра. Предварительно, правда, включив радио, которое работало от розетки радиосвязи: я даже не знаю, как ее назвать, эту розетку, – древность невероятная, пережиток прошлого! Домашняя радиоточка! И это в то время, когда сотовые телефоны скоро будут не у одного из нескольких тысяч людей, а по крайней мере у одного из сотни!
Радио включилось, как и всегда, ровно в шесть утра, заревев «Патриотической песней» Глинки. Я много лет просыпался – то на учебу в «технарь», то на работу – под «настоящий гимн», и от теперешнего гимна меня слегка корежило. Он был неправильным. Все мое естество, пропитанное «совком», протестовало против этого гимна, символа власти, которая уничтожила мою великую страну. Нет, я не был коммунистом, совсем нет, и Зюганов мне не нравился, но… и эта власть мне не нравилась тоже. Только альтернативы ей я не видел. Не видел человека, который мог бы возглавить и повести нашу огромную, израненную корабль-страну в открытое море, снять ее с рифов, рвущих, терзающих ее стальное брюхо. Разогнал бы крыс, которые пожирают, поганят, обгаживают все, чем мог бы питаться ее экипаж!
Увы, к власти пробились жалкие, ничтожные личности, думающие только о том, как больше наворовать, и давно уже потерявшие чувство меры. Негодяи, дорвавшиеся до власти при слабом, безвольном, вечно пьяном вожде. И просвета впереди нет. Некому навести порядок в стране, погрязшей в бандитизме и воровстве. Если только мне? Хоть немного!
Я погладил высохшие за ночь штаны, рубахи – не все, только пару комплектов. Потом, будет выходной, все и отглажу. Нижнее белье вообще гладить не стал – на кой черт? Кто его видит?
Ботинки надраил ваксой до зеркального блеска – как на вручение награды! Сам не знаю, почему так сделал, но мне ужасно хотелось сегодня быть нарядным, при полном параде. Таким, как сегодня, я не был даже на строевом смотре, когда проверяют прически, блокноты, носовые платки и свистки.
Зачем участковому свисток и носовой платок? Ну как же может нести службу без платка российский милиционер?! Высморкался, похоронил соплю в носовом платке, и ну себе свистеть в блестящий свисток! Такого жуткого действа не перенесет и самый закоренелый преступник! Сам сдастся и напишет явку с повинной!
Шел по РОВД, и мне казалось, что все на меня смотрят, – чистый, блестящий, как новый пятак!
Смешно, право слово… всем на меня было плевать. Только Генка Самохин заметил, что я тащу в добавку к своему дипломату еще и сумку, удивленно вытаращил глаза, спросил:
– Эй, Андрюх, ты че, днюху, что ли, праздновать решил?
Днюха у меня в ноябре, шестого числа, так что Генка попал пальцем в небо – о чем я ему популярно и растолковал. А в сумке у меня спортивные принадлежности, потому что я решил опять заняться спортом.
Генка понимающе кивнул и уважительно похлопал меня по плечу, глядя снизу вверх, он был небольшого роста:
– Ништяк! Молодец! А я каждый понедельник собираюсь, и все что-то мешает! Да меня на дачу загонят, напашусь на грядках – так какие мне тренировки?! То копаешь, то грядки пропалываешь, то воду таскаешь – не жизнь, а каторга! То с дочкой гуляй! То жену вези по магазинам!
«Дурак!» – захотелось мне крикнуть в доброе, глуповатое лицо Генки. Да я готов копать до потери пульса, до кровавого пота, до смерти! Лишь бы вернуть жену и дочку! А у тебя все есть, и ты ноешь?! Идиот!
Генка, видать, что-то почуял – похоже, эмоции отразились у меня на лице, – потому скомкал разговор и быстренько ретировался. Наверное, он вспомнил, как обстоят дела с семейной жизнью у меня, и ему стало не по себе.
Все-таки я, наверное, преувеличиваю толстокожесть моих коллег. Если вспомнить… Когда у меня случилась беда, ко мне подошел зам отделения участковых и протянул увесистый пакет: «Возьми. Тут ребята собрали… на похороны, на поминки, на памятник. Тебе нужно. Только не отказывайся – от души собирали, все тебе сочувствуют, соболезнуют. Это беда так беда!»
Я тогда даже спасибо не сказал. Молча кивнул и сунул пакет в дипломат. Если бы я тогда сказал хоть слово, не смог бы сдержать слез. А мужчине рыдать нельзя. Потому что он – мужчина. Ну… если только наедине с самим собой… когда никто не видит и не слышит… в подушку.
Опять планерка. Когда же они прекратятся?! Неужели мы без планерки не можем как следует работать?! Опять накачка, громкие слова о правопорядке, об обеспечении граждан вниманием и заботой со стороны правоохранительных органов, о том, как надо не допускать… тащить… не пущать… О господи, ну когда, когда на Руси закончится эта показуха?! Когда хотя бы не будут мешать?..
Еле дождался окончания планерки. После слов Гаврилова: «По участкам! Работайте!» – тут же пошел к двери, почему-то ожидая окрика: «А вы, Каргин, останьтесь!» Но ничего такого не услышал, хотя и чувствовал, как взгляд заместителя начальника РОВД буквально прожигает мою в чистой рубахе спину.
Свалил! Все! Теперь – к Сазонову! Хорошо день начинается – мне даже бумаг не подкинули, что бывает очень, очень редко. Не поручили ехать что-то изымать, кого-то сопровождать, обеспечивать и ограждать! И значит – я свободен и могу отправиться туда, куда мне надо!
И меня ждали. Ждал. Сазонов в своем обычном наряде – клетчатая фланелевая рубашка, свободные тренировочные брюки – по-моему, импортные, без этих дурацких пузырей на коленках, которыми отличаются все изделия советско-российского пошива. На ногах – легкие кроссовки, и явно не китайские. Немецкие вроде как.
Осмотрел меня с ног до головы, слегка улыбнулся. Пригласил сесть за стол, махнув в его сторону рукой.
– Поговорим?
– Поговорим! – в тон ответил я и приготовился внимать «сенсею». Но он пока молчал, внимательно разглядывая небо над моей головой.
– Красиво, правда? – неожиданно сказал Сазонов, прищурив глаза и вздохнув полной грудью. – Голубое небо – это так красиво! В пустыне небо белое… ненавижу пустыню.
– А где вы были в пустыне?
– Далеко. Очень далеко… – усмехнулся мужчина. – Придет время, возможно, я и сам тебе расскажу. Не пытайся ничего узнать. Надо будет – узнаешь. Одно скажу – я из старой гвардии, которая теперь никому не нужна. Более того, мы опасны. А потому… в общем, живу тихо, никого не трогаю, а если меня тронут – пожалеют! Но я не о том. Итак, ты хочешь научиться искусству убивать и хочешь применять мое искусство для того, чтобы карать негодяев и восстанавливать справедливость. Я так тебя понял?
– Ну… да! – неуверенно подтвердил я, чувствуя, что из уст Сазонова звучит все это как-то глупо и пафосно. – А разве мы все не обговорили? Я все вам сказал! Если вы не хотите мне помочь, я сделаю все сам!
