Однако после заверения, что Фридрих погиб во время крестового похода в Малую Азию, Беренс следующим образом ограничил ту определенность, с которой тот изображался в качестве истинного легендарного императора: «Некоторые скажут: что живущий в горe император Фридрих является другим человеком, а настоящий мертв и умер в Апулии в флорентийском замке, отчасти отравлен, отчасти задушен своим сыном Манфредом».
Окончательный перенос легенды Киффхаузена на личность Фридриха Барбароссы последовал лишь в литературном обращении к средневековью, которое особо отличало немецкий романтизм. Склонность к сентиментальной идеализации средневекового времени императоров получила дальнейшие импульсы после распада Священной Римской Империи Германской Нации, о котором 6 августа 1806 года приказал объявить император Франц II из династии Габсбургов в венской церкви Девяти Ангельских Хоров. Несмотря на этот торжественный церемониал один английский историк сравнил купеческо-расчетливую манеру этой ликвидации с устранением акционерного общества. Такого рода «деловой подход» не менее отчетливо отобразился в поведении бывших «акционеров», немецких князей, по отношению к Наполеону. Будучи крайне удручены таким исходом, патриоты вроде Йозефа Гёрреса мечтали о возрождении старого тысячелетнего рейха, в котором не могло быть места для непреклонно летающих вокруг горы «воронов Киффхаузена». В 1807 году Гёррес во вступлении к изданным им Немецким народным книгам описал свое «посещение» Фридриха Барбароссы, который держал глубоко в горе совет в окружении великих германской истории. От него он якобы получил задание «оживить» старинные истории. Меж тем, Венский конгресс 1815 года безжалостно развеял надежды немецких патриотов, подчинив многих жителей Германии власти надменных и враждебных народу князей, которые ничто не забывали и ничему не учились. Возможно, что опубликованное в 1817 году стихотворение Фридриха Рюкерта, было написано под впечатлением этого конгресса, так как основной тон песни, которому также соответствует очень простая мелодия, выдержаны в минорной тональности:
Старый Барбаросса, император Фридрих,
В подземном замке околдован.
Он никогда не умирал, он живет там поныне;
Он схоронился в замке и уснул.
Он отдал свою власть над царством
И когда-нибудь в свое время вернется к ней.
Из слоновой кости сделан стул, на котором сидит император;
Из мрамора стол, на который он склонил голову.
Его борода не цвета льна, а цвета пламени,
Переросла через стол, на котором покоится его подбородок.
Он кивает как во сне, его глаза полуоткрыты;
И он подзывает к себе слугу.
Он говорит во сне: «Выйди из замка, о карлик,
И посмотри, летают ли еще вороны вокруг горы.
И если старые птицы все еще парят,
Я должен спать в волшебном сне еще сто лет».
Эта песня, ставшая программной для многих поколений школьников, была обработана братьями Гримм в их в их «Немецких легендах» (1816- 18) по версии Претория и много способствовала тому, что местная народная сказка превратилась в немецкую национальную легенду. Распространение одновременно означало и сужение. Мировой император из провинциального сказания превратился в императора чисто немецкого. Вместо империи Фридриха перед концом света новый вариант провозглашал опасно-неконкретное «царство великолепия», не говоря, за чей счет. Время хилиастических ожиданий последнего императора давно прошло, и в качестве патриотического стимулятора после разочарования 1815 года легенда снова медленно набирала силу.
Когда Генрих Гейне, со времени Французской революции 1830 года «француз поневоле» с глубокой ностальгией по родине, захотел объяснить своим новым землякам бедственное положение немцев, от которого напрасно надеялся спастись в Париже, он показал им во многих журнальных статьях помимо прочего типично немецких героев сказок и легенд. В появившемся в 1837 году под заголовком «Стихийные духи» немецком переводе к сожалению не хватает написанного два года назад в Париже, то есть упоминания о легенде Киффхаузена. Гейне проявил себя тогда как стопроцентный немецкий романтик: "Здесь скрыто намного больше, чем просто сказка о том, что император Фридрих, старый Барбаросса, жив; когда его слишком сильно осадили священники, он якобы скрылся в горe, называвшейся Киффхаузен. Говорят, что он скрылся там со своей свитой, но однажды он не вернется, чтобы спасти немецкий народ. Эта гора находится в Тюрингии, недалеко от Нордхаузена. Я часто там бывал, и однажды зимней ночью задержался в тех местах больше часа и много раз прокричал: «Приди, Барбаросса, приди!» И сердце жгло мою грудь, и слезы катились по щекам". Это все еще звучит как пронемецкое умиление, но эти чувства Гейне с его критическим разумом строго держал под контролем. Несколько строк раньше он писал своим французским читателям: «Французы давно переросли средневековье, он созерцают его в спокойствии и могут наслаждаться его красотой с философской и творческой беспристрастностью. Мы, немцы, глубоко застряли в нем: мы все еще боремся с его отравляющими последствиями; следовательно, мы не можем так благосклонно им восхищаться. Напротив, мы должны зажечь в нас пристрастную ненависть, чтобы наши раздробленные силы не были изувечены».
Написанный в это время шедевр Гейне «Романтическая школа» является плодом подобного сознания. Конец главы XVI возникшей в 1844 году «Германии, или Зимней сказки», этого расчета с реакционными современниками и реакционной традицией, еще более четко демонстрирует, насколько основательно поэт преодолел аполитичную немецкую романтику. Преследуемый по политическим причинам, сдружившийся с живущим уже несколько месяцев в Париже Карлом Марксом, поэт мог очень хорошо представить себе, как бы отнесся вернувшийся Барбаросса к актуальным проблемам домартовского периода. А в конце соответствующего диалога с историческим привидением, самодовольно бродящим по залам своего подземного дворца, поэт расправляется с собеседником без церемоний:
«Эй, Барбаросса» – крикнул громко я, –
«ты лишь мираж из старой сказки,
иди же спать, мы разберемся без тебя!»
Уже в июне 1844 года силезские ткачи с их голодным восстанием, первым волнением только возникшего немецкого рабочего пролетариата, возбудили у Гейне сострадание и патриотическую ярость, а также доказали ему, что обращение к собственной силе у народных масс может снискать больший резонанс, чем отсылки к полу-земному, полу- божественному спасителю, все равно, зовут его Барбаросса или Рюбецаль. Классическую форму этому опыту дал лишь в 1871 году, году Французской Коммуны, француз Евгений Потье во второй строке «Интернационала».
Германии 1871 год принес упоение после образования рейха (конечно, не императором Германии, но все же «немецким кайзером»), и в этой связи легенда Киффхаузена получила в «национально ориентированных» кругах большую популярность. В хоре поэтов, чествовавших Вильгельма I как «освободителя Барбароссы», звучала лира и Карла Герока, прелата и придворного проповедника из Штутгарта. В его очень часто цитируемом тогда стихотворении «К празднику мира» он провозгласил:
