Список убитых расширялся. Цезарь приказал казнить Афрания, одного из командующих противника, который, возможно, был сыном Суллы. Однажды Цезарь уже проявил милосердие и во второй раз не собирался распространять его даже на такого человека, как Афраний, который был в своё время консулом. Милосердие диктатора иссякло. Он продемонстрировал это в случае со своим собственным родственником, которого обвинили в жестоком обращении с рабами и свободными гражданами, а также в не менее серьёзном преступлении — в истреблении животных, предназначенных для погребальных игр, запланированных в память о дочери Цезаря Юлии. Заключённый умер при таинственных обстоятельствах в ожидании суда. Возможно, он был убит по указанию своего могущественного родственника, которому демонстрировал постоянную враждебность.
Тем временем шёл оживлённый передел Северной Африки. Ситтий и мавританцы получили часть царства Юбы, а всё остальное, включая нумидийскую конницу, перешло к Риму. Была образована новая римская провинция Африка Нова (Africanova), управление которой Цезарь поручил историку Саллюстию. Сокровища Юбы и собственность римских граждан, выступивших против Цезаря, были проданы с аукциона, а на нумидийские города была наложена тяжёлая контрибуция в виде наличных денег, пшеницы и оливкового масла. Возобновились огромные ежегодные поставки из Африки зерна и масла, предназначенные для Рима. Сто лет спустя африканские провинции к западу от Египта ежегодно посылали в Рим достаточно зерна, чтобы кормить город в течение восьми месяцев.
Цезарь проплыл мимо Сардинии («единственной из принадлежащих ему территорий, которых он ещё не посетил», как с горечью заметил Цицерон) и 24 июля 46 года до н. э. вернулся в столицу. После всех жестокостей, которыми сопровождались завершающие стадии африканской войны, Цезарь попытался восстановить свою репутацию милосердного правителя. Он даже амнистировал Марка Клавдия Марцелла, который пятью годами ранее, будучи консулом, возглавил врагов диктатора и теперь жил в изгнании. В сенате Цицерон произнёс речь, в которой умело совмещалось множество неискренних поздравлений и осторожные предложения избегать автократии и восстанавливать Республику под защитой Цезаря, а также пожелания здоровья и активной деятельности. Вскоре Цицерон произнёс ещё одну речь, в которой сослался на Фарсал, и она настолько поразила диктатора, что, согласно свидетельству очевидцев, он уронил документы, которые держал в руках. Цель речи состояла в том, чтобы добиться возвращения из ссылки некоего Лигария, и Цезарь, хотя и чувствовал сильное отвращение к этому человеку, подчинился. В потоке лести, который вслед за этим Цицерон излил на Цезаря во время следующей торжественной речи, оратор сумел, однако, указать на то, что народ чтит память Помпея. В то время Цицерон работал над эссе, которое стало прекрасным образцом римского ораторского искусства и известно нам под названием «Брут». В этом произведении автор утверждает, что искусство может процветать только в свободной стране, и неоднократно ссылается на необходимость хранить наследие предков.
Однако Цезарь не предпринял никаких шагов, чтобы восстановить Республику. Несмотря на то что силы сыновей Помпея были всё ещё многочисленны, он решил, что пришло время порадовать народ Рима очередными празднованиям, прославляющими его достижения. И вскоре после амнистии Марцелла последовала череда триумфов, сопровождаемая впечатляющими и дорогостоящими ритуалами, празднествами и банкетами. Благодарственные торжества должны были длиться 40 дней, вдвое дольше, чем когда-либо прежде, а между 20 сентября и 1 октября (согласно современному календарю, В июле) было проведено четыре триумфа в честь побед Цезаря. Так как ни один из них не должен был напоминать о победах над соотечественниками-римлянами, в качестве побеждённых были названы Галлия, Египет, Азия и Африка.
Эти четыре церемонии отличались священными атрибутами, сделанными из древесины цитрусовых, аканта, черепахового панциря и слоновой кости. Цезаря сопровождала беспрецедентно большая свита — 72 человека, полный штат для всех трёх сроков его диктаторского правления. Галльский триумф, который открывал празднества, начался с шествия. Сначала несли вазы, в которых горели благовония (хорошее начало в жаркий день, когда улицы переполнены народом), а музыканты играли на авлосах и цитрах. На одной из передвижных платформ была установлена золотая статуя, в символической форме изображающая океан в цепях. Всё шло прекрасно, до тех пор пока не появился сам Цезарь на колеснице, с тяжёлой золотой короной Юпитера на голове. Ось колесницы с треском разломилась надвое, что послужило поводом для проявления забавных архаичных суеверий. Рим стал свидетелем удивительного зрелища: один из военачальников на коленях поднимался вверх по ступеням Капитолия, чтобы отвести дурное знамение. Это был не единственный эпизод, испортивший Цезарю праздник. Раздражение Цезаря вызвали грубые песни его славных легионеров, в которых прославлялись сексуальные похождения диктатора и упоминалась стародавняя история его безнравственных отношений с царём Вифинии. Подобное пение было давней традицией легионеров, и Цезарь обычно относился к ней вполне снисходительно, но на сей раз он на мгновение потерял терпение.
Помпей после своего триумфа пощадил своих главных противников, теперь же всё было по-другому. Римляне не выразили никаких сожалений, когда героический Верцингеториг, которого шесть долгих лет держали в заточении специально для этого случая, был задушен в наказание за мятеж и предательство. Вторая, египетская, процессия была несколько менее удачна. Сцены гибели Ахилла и Потиния
[49] были приняты хорошо, но вид живой принцессы в цепях, молодой Арсинои, закованной по желанию Клеопатры, заставил содрогнуться и ощутить жалость даже обычно жестокосердных римлян. Однако Арсиноя избежала ужасной судьбы Верцингеторига, ей сохранили жизнь. Понтийский триумф увековечил всем известное изречение Цезаря «Пришёл, увидел, победил» и внёс юмористическую струю в празднество, когда была представлена картина фарнасского бегства. Во время заключительного, африканского триумфа народу Рима продемонстрировали четырёхлетнего сына царя Юбы, который носил то же имя, что и его отец. Мальчик пережил тяжкие испытания и впоследствии стал под покровительством Рима образованнейшим царём Мавритании и супругом дочери Клеопатры. Его участие в триумфе должно было продемонстрировать то, что африканская кампания была войной с чужеземцами, а не братоубийственной бойней. Однако эффект от появления царевича был разрушен демонстрацией картин, с ужасающей точностью изображающих гибель Катона, Сципиона и Петрея. Всегда, когда дело касалось Катона, Цезарь делал неверные шаги, вот и теперь он не рассматривал больше этих людей как римских граждан, считая, что они потеряли права гражданства, поскольку служили царю враждебного государства и, возможно, обещали ему окраинные области державы. Скорее всего, в этом они не были виновны, во всяком случае, у Цезаря не было в тот момент объективных доказательств. Однако намёк на победы над римскими военачальниками произвёл тяжёлое впечатление на римлян, по крайней мере на сенаторов.
Триумфы сопровождались театральными постановками, военно-морскими представлениями, битвами между военнопленными и преступниками, находившимися в заключении, и кровавой охотой, не только на львов, которых было около четырёхсот, но и на жирафов. Этих диковинных животных доставил в Рим из только что присоединённой африканской провинции Саллюстий, её новоиспечённый правитель. В ознаменование памяти дочери Цезаря Юлии были организованы жертвоприношения, для чего понадобилось множество животных. Дополнительную привлекательность триумфам придавала серия гладиаторских поединков, оживлённых появлением на арене представителей высшего класса. Один из римлян благородного происхождения, Децим Лаберий, выдающийся комедиограф, за пренебрежительный отзыв о диктаторе был подвергнут позорному наказанию. Он должен был принять участие в своей собственной пьесе в качестве актёра. Однако ему удалось отомстить за это оскорбление, вставляя по ходу представления множество реплик, слишком ясно намекавших на существующую ситуацию в Риме. «Человек, которого столь многие боятся, — продекламировал он, — также должен бояться очень многих».
