К тому же, если бы понадобился более убедительный предлог, то на сцену следовало бы выпустить публицистов. Очевидно, что диктатор Рима был обязан отомстить за оскорбительное поражение и смерть Красса в Парфянском царстве девятью годами ранее. Было готово и объяснение тому, почему карательное выступление против иностранного противника было отложено: шла гражданская война.
Взгляните, призрак Красса бродит неотмщённый,
Доколе же вы будете вести ту бойню, которая
триумфа вам не даст?
[51]
Кроме того, в Парфии произошли события, которые провоцировали военные действия со стороны Рима. После битвы при Фарсале один римский всадник и авантюрист, утверждая, возможно безосновательно, что он был назначен Метеллом Сципионом, изгнал из Сирии родственника и представителя Цезаря, а новый правитель, направленный диктатором, не мог подавить мятеж из-за набегов парфян на провинцию.
Итак, Цезарь теперь располагал 16 легионами и 10 тысячами конницы и пехоты, чтобы организовать новое мощное вторжение в Парфянское царство. Война должна была начаться с севера, по руслу Верхнего Евфрата. И никто не мог предвидеть итоги военных действий, особенно если вспомнить, как расширялись галльские кампании Цезаря и как далеко он уходил от своих первоначальных намерений.
Тем временем ближе к дому Ватиний, успешно действовавший в Иллирии четырьмя годами ранее, вёл жёсткую борьбу за полное покорение приграничных земель; он жаловался Цицерону, что Цезарь ожидает от него невозможного. Миссия Ватиния была особенно важна, потому что именно на его фланге возникло мощное варварское государство, во главе которого стоял Буребистас, а фактически правил его советник, знакомый со всеми тайными пружинами власти в стране. Центром царства Буребистаса была Дакия (Трансильвания), но он покорил также племена в западных районах, граничащих с римской провинцией. Его власть распространялась и в другом направлении, вплоть до самого Чёрного моря, и, хотя он пропускал на свои территории купцов из империи, его власть над греческими прибрежными городами можно было интерпретировать как вторжение в сферу влияния Рима. Хуже всего было то, что ещё до Фарсала Буребистас начал переговоры с Помпеем. Именно этим и объяснялась значимость поставленной перед Ватинием задачи. Ходили настойчивые слухи, что, одержав победу в Парфии, Цезарь ударит на север, через Кавказ, а затем повернёт на запад, по пути разгромив Буребистаса, и, следуя вдоль Дуная, вернётся обратно в Галлию. Без сомнения, даже Цезарь ещё не знал, будут ли столь масштабными эти походы, так явно конкурирующие с походами Александра. Но какие-то попытки осуществить хотя бы часть этого захватывающего плана могли быть предприняты.
Цезарь решил оставить Рим не позже 18 марта, чтобы позволить себе необычную роскошь — начать военную кампанию во время удобного весеннего сезона. Последние фрагменты республиканской конституции были сведены на нет тем упорством, с которым он назначал всех должностных лиц как дома, так и за границей на два года вперёд. Марк Эмилий Лепид должен был стать его заместителем, а затем править Ближней Испанией и Южной Галлией; Марк Антоний и Публий Корнелий Долабелла были предназначены в Македонию и Сирию. За время пребывания Цезаря в Испании в предыдущем году обычный механизм управления Римским государством был изменён, были созданы должности восьми новых префектов города, в распоряжении которых находились вооружённые когорты. Такие меры, явно свидетельствовавшие об отсутствии диктатора, были достаточно обременительны даже в течение краткой испанской кампании, а во время предстоящего длительного отсутствия их воздействие на римлян несомненно оказалось бы гораздо более раздражающим. Истинными правителями Рима в то время предстояло стать Бальбу, с его обширными римскими парками и садами удовольствий в Тускулуме, и финансисту Оппию. Эти люди не были даже сенаторами, и всё же любому сенатору пришлось бы стоять в очереди в их приёмных.
Диктатор с пожизненными полномочиями внушал ужас. Странно, что Цезарь, при всей глубине понимания ситуации, не смог осознать, что пожизненное диктаторское правление, которое усугублялось отсутствием диктатора в столице и управлением на расстоянии, могло переполнить чашу терпения. А поскольку возможность такого правления становилась всё более реальной, был составлен заговор. Покушения на жизнь Цезаря были и прежде. Например, как-то на него напал раб, подосланный неизвестными лицами, возможно, были и другие подобные случаи. Требоний, покинувший Цезаря в Испании, намекнул Антонию, что замена правителя может стать необходимой. Антоний не откликнулся на этот намёк, но и не сообщил о нём. Главным инициатором заговора стал Гай Кассий Лонгин, который перешёл на сторону Цезаря после Фарсала. Ещё в январе 45 года до н. э. он мог сказать Цицерону, что предпочтёт старого и снисходительного диктатора молодому и жестокому Гнею Помпею. Но после того как Кассий был избран претором в 44 году, Цезарь не назначил его на высшую должность, а затем не дал никакого важного поста в армии, когда планировалась экспедиция в Парфию, хотя Кассий был отличным солдатом, прекрасно знал страну, где предстояло воевать, и врага, поскольку сражался вместе с Крассом при Каррах (тогда он вышел сухим из воды, правда, при сомнительных обстоятельствах). Лонгин обладал сильным характером, и проявления беспрецедентного деспотизма, который теперь принимал столь явную форму, были невыносимы для этого гордого человека. В начале года он в числе небольшой группы сенаторов воздержался от приветствия в честь диктатора. Лонгин присоединился к Антонию во время его тщательно планировавшегося выступления во время Луперкалий, когда Цезарь отказался от царской диадемы, хотя, в отличие от Антония, вовсе не собирался помогать Цезарю, а надеялся на то, что диктатор потеряет уважение народа Рима.
Жена Кассия Лонгина Юния Терция была дочерью Сервилии и сестрой Марка Юния Брута, который также перешёл в лагерь Цезаря после Фарсала, присоединившись к Кассию в Анатолии. Это, без сомнения, понравилось Сервилии, ради которой диктатор оказывал особое покровительство Бруту, назначив его правителем Цизальпинской Галлии. Без сомнения, она была ещё больше удовлетворена, когда Брут в ответ на это заявил, что Цезарь стал теперь фактически республиканцем. Но ситуация с Брутом была достаточно сложной, поскольку он, как выяснилось, был привязан не столько к Цезарю, сколько к памяти его дяди, Катона. Он был среди соратников Катона на Кипре, где жестоко преследовал своих кипрских должников, а вскоре после смерти Катона женился на его дочери Порции. Кроме того, Брут написал посмертный панегирик в его честь. Бальб утверждал, что хотя он был гораздо менее выразительным, чем написанный Цицероном, но зато в нём в полной мере чувствовалась искренность.
Брут был энергичен, эмоционален и действовал на окружающих подавляюще. Его родственные связи достаточно запутанны. Какие бы симпатии он ни выражал по отношению к Цезарю, не следует забывать, что его жена, первым мужем которой был Бальб, происходила из двух семейств, где о Цезаре в течение многих лет говорилось с исключительной злобой. Возможно, именно Порция, спекулируя на том, 4что давнишний роман Цезаря с матерью Брута был позором для семьи, способствовала резкой перемене мнения мужа о диктаторе. Но на самом деле существовала и другая веская причина, заставившая Брута отвернуться от диктатора; и теперь её эксплуатировал Кассий, который (хотя Цезарь продвигал Брута через его голову) видел в нём лидера будущего заговора. Брут был охвачен навязчивой идеей, которая касалась его предков. В среде римской знати это было обычным явлением, но среди предков Брута особо почитались две легендарные фигуры — Луций Юний Брут и Сервилий Ахала. Один из них, согласно преданию, изгнал тирана Тарквиния, а другой вскоре после этого убил Спурия Маэлия, который метил в тираны. Получив официальное назначение на Римский монетный двор, Брут дал распоряжение чеканить портреты обоих этих героев на монетах. В течение долгого времени многие молодые римские аристократы воспитывались в том духе, что убийство тиранов — их священная обязанность. Что же касается Брута, то и его родословная, и характер, и образование (он всерьёз изучал греческую историю, которая изобиловала преданиями о прославленных убийцах тиранов) — всё это, вместе взятое, привело к тому, что он стал считать убийство тирана своим долгом. По преданию, даже основатель Рима Ромул был приговорён сенаторами к смерти за тиранию. И вот теперь Цезаря называли вторым Ромулом или вторым Тарквинием, и, конечно, благородная идея убийства тирана нашла бы поддержку. Кассий упорно внушал эту идею Бруту, и его расчёты оправдались. Брут не только вступил в заговор — он стал его знаменем и одним из руководителей.
