Попытка привлечь Шипова к действию, скрытая Трубецким от следствия и, как мы увидим, далеко не исчерпывающе изложенная им в мемуарах, много говорит об особом круге занятий князя Сергея Петровича. Как правильно сказал Шипов, Трубецкой имел высокие связи, очень важные для видов общества знакомства, и явно пытался в эти дни их использовать. Ведь, кроме Шипова, в Петербурге в это время находились и другие — дослужившиеся до генеральских чинов — члены Союза благоденствия. Например, командир лейб-гвардии Кирасирского полка Кошкуль. Естественно было Трубецкому попытаться хотя бы выяснить позиции таких людей.
Кроме того, в его следственном деле проскальзывают следы и других контактов, касающихся именно Совета и Сената. Лидеры тайного общества хорошо усвоили уроки прошлого века. Недаром другом Трубецкого был Ми-хайл Фонвизин, столь подробно знавший историю екатерининского времени. Лидеры общества не хуже Орловых в 1762 году понимали необходимость союза с либеральными вельможами. Тогда это были Панины, Дашкова, Разумовский. А теперь?
Тут можно спросить: почему же Трубецкой через двадцать лет, в безопасном отдалении от событий, вспомнил о Шипове, но не вспомнил о других. Во-первых, Трубецкой говорит о разных своих контактах, например с Опочининым, бывшим адъютантом Константина. Во-вторых, записки эти далеки от полноты и завершенности. В-третьих, отдаление еще вовсе не было безопасным для лиц, о которых могла идти речь, поскольку записки датируются 1840-ми годами. Скажем, и Шипов, и Кошкуль были еще живы. (Потому можно усомниться — и этому сейчас увидим подтверждение, — что Трубецкой и о разговоре с Шиповым сказал все, что помнил.)
Быть может, князь Сергей Петрович умолчал бы и о встречах с Шиповым, если бы этот сюжет не был связан с другим, весьма важным.
Трубецкой рассказывает — и косвенные данные подтверждают этот рассказ, — что в конце марта 1826 года к нему в камеру пришел для разговора с глазу на глаз генерал Бенкендорф и сказал, что государь прислал его секретно, вне рамок следствия, выяснить — какие отношения связывали Трубецкого со Сперанским. На полное отрицание Трубецким каких бы то ни было отношений Бенкендорф сказал, что царь располагает свидетельством человека, которому Трубецкой говорил о своих переговорах со Сперанским. "Вы даже советовались с ним о будущей конституции России". По ряду признаков Трубецкой, так и не признавший правдивости этих сведений, решил, что они идут от Сергея Шипова. (Действительно, никто из подследственных не давал таких показаний.)
Вот тогда-то князь Сергей Петрович и вспомнил о командире Семеновского полка.
Но странно: в воспроизведенных Трубецким разговорах с Шиповым о Сперанском нет ни слова. Очевидно, речь о нем шла в том "продолжении разговора", которое Трубецкой не раскрыл, не конкретизировал. Между тем он уверенно говорит о Шипове как о возможном источнике информации.
Встречался ли Трубецкой в эти дни со Сперанским? Трудно сказать. Но есть одно любопытное его собственное свидетельство. В так называемых "Заметках, не вошедших в свод" князь Сергей Петрович, рассказывая о подготовке восстания, говорит: "Некоторым лицам было обещано содействие в Государственном совете, если войско, собравшись, будет выведено из города в избежание беспорядков". В Государственном совете только два человека могли обещать содействие в случае мирной гвардейской демонстрации — Сперанский и Мордвинов.
Из членов тайного общества и близких к нему людей со Сперанским прочнее и дольше всех был связан Батеньков. Мы знаем, что он неоднократно пытался говорить со "своим стариком" о возможных переменах, но, по утверждению Батенькова, Сперанский в первые дни междуцарствия — после присяги Константину — оправдывал свою пассивность отсутствием соратников, а затем стал довольно резко обрывать разговоры на эту тему. Этому можно поверить, и это можно объяснить именно близостью Батенькова к Сперанскому. Холодный и умный Сперанский не считал нужным вести разговоры на столь опасную тему с человеком, за которым — он был в этом уверен — не стоит никакой серьезной силы. И совсем другое дело — гвардии полковник князь Трубецкой, с его внушительными родственниками и дружескими связями. Вряд ли Трубецкой — даже если сведения Николая и Бенкендорфа были верными и вышеупомянутая беседа имела место — посвящал Сперанского в подробности заговора. Судя по его собственным словам, лицу, говорившему от имени Государственного совета, представлен был самый мягкий вариант плана — "безмятежный" переворот, переговоры с опорой на мнение гвардии. На это Сперанский в принципе мог согласиться.
Есть и еще одно чрезвычайно существенное свидетельство, подкрепляющее утверждение в "Заметках" Трубецкого. Рылеев показал на следствии: "…Надежда наша основывалась и на словах Трубецкого, который накануне или дни за два до 14 числа, говорил у меня при многих наших членах: "Только бы удалось, а там явятся люди"". Перед этим речь шла именно о правительствующих учреждениях.
Если вспомнить страшную по сути своей судьбу Сперанского, крупного политического деятеля и мыслителя, которому не дали реализовать ни одной из главных его идей, которого протащили сквозь унижение, страх и безнадежность и вернули в государственные верхи с тем, чтоб он стал исполнителем чужой воли и безропотно служил системе, которую он пытался мягко и постепенно, но ликвидировать, — если вспомнить все это, то можно представить себе, как хотелось Сперанскому получить возможность осуществления реформ, настоящей деятельности, компенсации за унижение и уничтоженные грандиозные политические мечтания его молодости. Сперанский понимал, что все это могло произойти только в случае победы оппозиции.
Михаил Фонвизин писал о Сперанском и Мордвинове: "Обоим им известно было существование тайного общества и сокровенная его цель". Так ли это? И не простое любопытство заставляет нас задаваться этим вопросом. Если и в самом деле в правительствующих верхах были люди, знавшие о тайном обществе и его целях и не только не донесшие, но и сочувствовавшие, — это во много раз повышает вероятность победы заговорщиков, а главное, делает существование общества центральным фактом политического бытия тогдашней России. Это значит, что тайное общество аккумулировало политическую энергию страны в очень высокой степени.
Сочувствие Сперанского и Мордвинова важно было лидерам тайного общества в трех планах. Во-первых, как мощный агитационный прием, который особенно сильно действовал на молодых офицеров, примкнувших к обществу перед самым восстанием. Подпоручик Измайловского полка Андреев 2-й показал на первом допросе: "Надежда общества была основана на пособии Совета и Сената, и мне называли членов первого — господ Мордвинова и Сперанского, готовых воспользоваться случаем, буде мы оный изыщем. Господин же Рылеев уверял меня, что сии государственные члены извещены о нашем обществе и намерении и оное одобряют".
Во-вторых, сановные реформаторы могли сыграть решающую роль в том вполне возможном, по мнению лидеров тайного общества, случае, если междуцарствие затянется и вопрос о наследнике придется решать Совету и Сенату. Вот тут Сперанский и Мордвинов в союзе с гвардейским офицерством могли настоять на конституционных переменах.
В-третьих, они необходимы были сразу после удачного переворота. Ибо первые действия после победы должны были выглядеть следующим образом: "Когда же было рассуждаемо о плане нашего предприятия, — показывал Рылеев, — и я сказал: "До созвания Великого Собора надо же быть какому-нибудь правлению", — и потом спросил: "Кто оное будет составлять?", — то Трубецкой отвечал: "Надобно принудить Сенат назначить Временную Правительственную Думу и стараться, чтобы в нее попали люди уважаемые в России, как, например, Мордвинов или Сперанский, а к ним в правителя дел назначить подполковника Батенькова"". Последнее, конечно, было результатом сепаратных переговоров Трубецкого с Батеньковым.
