Милюков четко эту особенность событий 1730 года очертил:
Взятые сами по себе, они (кондиции. — Я. Г.), конечно, производили то впечатление, что составители их только и заботились об ограждении личности и имущества членов Верховного совета… Роковое значение для плана Голицына имело это впечатление, произведенное кондициями на современников
[79].
ВЕЛИКИЙ ПЛАН
Составив черновой вариант кондиций, члены Верховного тайного совета, истомленные волнениями и трудами, отправились по домам отдохнуть. Однако уже в 10 часов утра по приказу Совета в кремлевском дворце собрались "члены Синода и знатные духовного чина, Сенат, генералитет и прочие военные и стацкие чины и из коллегий немалое число до брегадира".
Князь Дмитрий Михайлович оказался в затруднительном положении. Ночью он сообщил нескольким персонам о возможном предъявлении Анне Иоанновне условий, но теперь, очевидно, счел это свое сообщение преждевременным. Скорее всего, им руководило желание поставить военные и статские чины перед фактом ограничения самодержавия уже после того, как императрица подпишет кондиции и дороги назад не будет. Он явно засомневался, что большинство генералитета и бюрократов поддержит его идею. Он уповал на привычку к подчинению.
Герцог де Лириа доносил в Мадрид: "Собрание открыл речью князь Дмитрий Голицын, как самый старший; хотя при этом и находился великий канцлер, но он имел такое сильное воспаление в горле, что не мог говорить".
Болезнь канцлера Головкина была, конечно же, дипломатического свойства. Он не одобрял задуманное Голицыным и не хотел принимать сколько-нибудь активного соучастия в его затее. Если учесть, что Остерман и князь Алексей Долгорукий вообще не приехали в Кремль, то яснее становится состав оппозиции в самом Совете.
Голицын объявил собравшимся об избрании Анны Иоанновны. Все согласились с этим выбором. Но о кондициях князь Дмитрий Михайлович умолчал.
Затем сенаторы, генералы и статские чины были отпущены. Членам Синода и прочим присутствовавшим архиереям дано было указание не поминать более в ектеньях покойного императора и его невесту. Когда же Феофан Прокопович заговорил о торжественном молебствии в честь новой императрицы, верховники воспретили делать это.
Иерархи удалились недоумевающие. Между тем все объяснялось просто. Если бы Анна приняла кондиции, то принципиально изменился бы ее титул — она перестала бы именоваться самодержавной.
Затем члены Совета и оба фельдмаршала отправились в Мастерскую палату, где обычно Совет и заседал, чтоб вернуться к редактированию пунктов. Тут были прибавлены и изменены несколько условий — императрице воспрещалось вступать в брак и назначать наследника, равно как и держать "при дворе своем придворных чинов из иноземцев" (таким образом устранялся фаворит Бирон). Гвардия и армия поступали под начало Верховного совета. Финал документа звучал теперь сурово:
…а буде что по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской.
Авторами дополнений и изменений были князья Дмитрий Михайлович и Василий Лукич.
В это утро невыспавшиеся верховники действовали тем не менее энергично и целенаправленно. То есть действовали все те же два князя при молчаливой поддержке двух фельдмаршалов.
Назначены были депутаты для поездки в Митаву и переговоров с новоизбранной императрицей. Князь Дмитрий Михайлович предложил кандидатуру князя Василия Лукича, который, во-первых, сжег корабли и потому на него можно было положиться, а во-вторых, он был в приязненных отношениях с Анной, недавно еще покровительствовал ей и, стало быть, ему было легче уговорить ее принять кондиции. Но к хитроумному дипломату князь Дмитрий Михайлович счел нужным все же приставить своего брата — князя Михаила Михайловича младшего, сенатора.
Канцлер Головкин проявил, пожалуй, единственный раз положительную активность и настоял на присоединении третьего депутата — генерала Леонтьева, своего родственника.
Тут же было написано обращение Совета к Анне Иоанновне:
Премилостивейшая Государыня! С горьким соболезнованием нашим Вашему Императорскому Величеству Верховный тайный совет доносит, что сего настоящего году, генваря 19, пополуночи в первом часу, вашего любезного племянника, а нашего всемилостивейшего Государя, Его Императорского Величества Петра II не стало, и как мы, так и духовного и всякого чина свецкие люди того же времени за благо рассудили российский престол вручить Вашему Императорскому Величеству, а каким образом Вашему Величеству правительство им иметь, тому сочинили кондиции, которые к Вашему Величеству отправили из собрания своего с действительным тайным советником князь Василием Лукичем Долгоруким да с сенатором, тайным советником князь Михаилом Михайловичем Голицыным и с генерал-майором Леонтьевым и всепокорно просим оные собственною своею рукою пожаловать подписать и не умедля сюды, в Москву, ехать и российский престол и правительство воспринять.
Сочинив и отправив это послание, лидеры Совета создавали ситуацию для себя крайне опасную и давали в руки своим возможным противникам сильный козырь. Они откровенно обманывали императрицу относительно происхождения кондиций и соответственно обрекали себя на обман и по отношению к тем "духовного и всякого свецкого чина людям", от имени коих были якобы составлены кондиции. Правда, сказано об этом уклончиво — "отправили из собрания своего", — но под собранием естественно было подразумевать именно чиновное "общенародие", а не шестерых министров.
Нет оснований подозревать князей Дмитрия Михайловича и Василия Лукича в легкомыслии или же в том, что они не проанализировали слагающуюся ситуацию. Скорее всего, они рассчитывали на грозный авторитет фельдмаршалов и на благодарность вдовствующей Курляндской герцогини, которой нежданно представлялась возможность из полунищей захолустной владетельницы, притесняемой своевольной знатью, оказаться в положении хоть полуноминальной, но все же российской царицы, живущей в роскоши и почете.
Два больших политика и бесспорно умных человека катастрофически просчитались и в том и в другом. И это свидетельствует о принципиальном разрыве между тактическим и стратегическим уровнем оценки сиюминутной реальности, который столь часто возникает в моменты исторических кризисов. Даже у политиков большого опыта и ума далеко не всегда хватает интеллектуальных сил, чтобы понять степень изменения ситуации. Они часто пропускают момент психологического скачка. Князь Дмитрий Михайлович, порывавшийся обновить российскую государственность, начал действовать так, как будто он имел дело с людьми начала века, не способными воспринять его идеи. И страшно промахнулся. Вместо того чтобы воспользоваться несомненной психологической готовностью многих вельмож и дворян к переходу на следующий уровень свободы и опереться на них, князь Дмитрий Михайлович, не доверяя этой готовности, решил им эту свободу даровать из своих рук. Тут сказались индивидуальные черты Голицына, его переходящая в гордыню гордость, его уверенность в своем политическом мессианстве и высшем знании, но решающую роль сыграла все же неточная оценка психологического контекста — этой наиболее трудноуловимой и анализируемой стихии исторического процесса…
