"Конспект" категорически ограничивает самодержавную власть императрицы. Она имеет в Сенате три голоса — посреди тридцати, то есть решающее слово ей отнюдь не обеспечено.
Она не имеет никакого отношения к командованию войсками. И армия, и гвардия подчиняются государственным институтам. Причем гвардия — главный козырь в политической колоде — становится орудием Сената.
Кроме Сената имеются два представительных учреждения — сейм, то есть парламент, и общество — вариант Земского собора, то, что в других проектах составлено из генералитета, представителей шляхетства и чиновничества.
Сейм — законодательное учреждение, предложения коего утверждаются обществом, собором.
Сенат — выборное правительство, занимающееся текущими делами разной степени важности. Причем — что чрезвычайно важно — Сенат, а стало быть, и председательствующая в нем императрица, не имеет никакого отношения к замещению ключевых государственных должностей. Равно как и собственные вакансии Сенат замещает не сам, а принимает выбранных обществом.
Этот Сенат, собственно, выполняет функции контролируемого представительными институтами Верховного совета. Но дело тут, конечно, не в названии. Составители "конспекта", очевидно, хотели упразднить Верховный совет как собрание лиц, скомпрометировавших себя узурпацией прав "общенародия". Упразднялись члены Совета, а не само учреждение. Но сделать это было куда легче, убрав из государственной структуры Совет и наделив его функциями Сенат.
Мы знаем, что главное и непримиримое неудовольствие шляхетства разных уровней вызывало семейство Долгоруких. Скорее всего, желание упразднить Совет и объясняется тем, что в нем было в этот момент четыре представителя этого семейства из шести реально действующих членов.
Князь Дмитрий Михайлович имел все шансы заседать в новом Сенате на первых ролях.
В том, что военную коллегию возглавит один из двух фельдмаршалов, сомнений не было. Третий фельдмаршал, князь Иван Юрьевич Трубецкой, военными талантами отнюдь не отличался, почти всю шведскую войну провел в плену, главным результатом чего было рождение незаконного сына, вошедшего в историю XVIII века под именем Ивана Ивановича Бецкого. Даже воспитанный де Лириа называет князя "отъявленной скотиной" и утверждает, что он был "невежда в военном искусстве и весьма мало уважаем". Действительно, ни одного воинского подвига князя Трубецкого мы не знаем, и фельдмаршалом он был совершенно случайным, и никаких шансов перепрыгнуть двух прославленных полководцев — князей Голицына и Долгорукого — у него не было. Даже после поражения князя Дмитрия Михайловича императрица вынуждена была сдержать свои мстительные порывы и сделать князя Михаила Михайловича Голицына президентом военной коллегии. И надо полагать, что в случае любого компромиссного варианта он с еще гораздо большим вероятием мог претендовать на этот пост.
И стало быть, контролировать армию.
И наконец, парламентские намерения авторов или автора "конспекта" ближе, чем в любом другом проекте, к планам князя Дмитрия Михайловича.
Татищеву же не могла не импонировать значительная роль шляхетского "общенародия".
Короче говоря, здесь была явная возможность для компромиссной программы.
Мешал хаос. 9 февраля де Лириа писал:
Теперь все заняты составлением проектов, но еще не остановились ни на одном, и эти господа магнаты так разделены между собою, что нельзя сказать что-нибудь положительное об их системе. Я могу легко обмануться, но мне кажется, что теперь не согласятся между собою те, которые думают переменить форму правления, и что мы увидим царицу столь неограниченною, какими были ее предшественники.
Опасность реставрации самодержавия становилась ясна всем. Анна Иоанновна приближалась к Москве. Агенты Совета доносили об активизации противников реформ. А верховники и их тактические противники хмуро перетягивали политический канат.
Верховный тайный совет заседал ежедневно и на каждом заседании делал какую-нибудь уступку шляхетству. Уступки эти были мелкими и касались численности и состава Совета и Сената.
Объяснялось это не только упорством князя Дмитрия Михайловича, который, понимая необходимость компромисса, боялся потерять главный смысл своего проекта. Объяснялось это далеко не в последнюю очередь отсутствием переговорной традиции, отсутствием системы движения к компромиссу. В вихре политического прожектерства, который бушевал вокруг кремлевской резиденции Совета, неясно было, с кем договариваться. Неясны были способы выявления возможных союзников, с которыми можно было найти общий язык.
Парадоксальность ситуации заключалась в том, что, выработав достаточную для реформаторской деятельности культуру размышления, русское общество не выработало культуры политического действия. Это и понятно — размышлять можно было и в седле, читать политические трактаты можно было в своем кабинете или в казарме, а вот опробовать эти идеи практически никто возможности не имел.
Опасность всеобщей неуправляемости понимали уже не только верховники, тщетно пытавшиеся ввести шляхетское прожектерство в некую систему, но и некоторые из шляхетства. Систематик Татищев должен был остро страдать от того, что видел вокруг, и яснее, чем кто бы то ни было, понимать пагубность происходящего. Надо было как-то прояснить интересы различных шляхетских групп — без этого все летело в пропасть.
Когда мы говорим "шляхетство", "дворянство", то мы употребляем сугубо условный термин. Еще Ключевский обращал внимание своих слушателей и читателей на условность этой терминологии применительно к той эпохе: "Дворянство — не цельный, однородный класс: в нем различаются "фамильные люди", родовая знать, "генералитет военный и штатский", знать чиновная и шляхетство"
[97].
Классификация совершенно верна. Шляхетством являлось, собственно, только среднее и мелкое дворянство — среднее и мелкое по чинам, по месту в государственной иерархии. Шляхтич мог быть богат, но не знатен и не чиновен.
Эта классификация подвижна в некоторых своих частях. Вчерашний человек из шляхетства мог стать генералом и перейти в соответствующую группу. Он мог выслужить гражданский чин первых четырех классов и выйти в чиновную знать. Эта принципиальная подвижность и была предпосылкой для возникновения политико-психологических групп, состоящих из представителей и генералитета, и чиновной — бюрократической — знати, и знати родовой. Если Татищев — явный человек из шляхетства, то князь Черкасский — представитель родовой знати. А входящий в их группу князь Никита Трубецкой — "фамильный человек".
Верховники — во всяком случае, пятеро из них — выделены были в особую группу прежде всего своим положением в государственной структуре, а не только "фамильностью".
Наиболее проницательным и подготовленным к политической практике людям, понимавшим, что политика — это умение сочетать многообразные интересы и направлять к определенной цели разнородные, но не взаимоисключающие стремления, а не просто бросать батальоны на соперника, ясно было, что необходимо создать систему, внутри которой возможен стал бы компромисс между "общенародием" и верховниками.
