В это время на кораблях Черноморской эскадры беспрерывно шли митинги, где большевистские представители вменяли в вину матросам отсутствие жесткого подхода к своим бывшим офицерам, «пившим их кровь при царском режиме».
Наконец, ежедневные упреки и призывы к расправе сделали свое дело, усиленное эффектом от телеграммы члена коллегии народного комиссариата по морским делам Федора Федоровича Раскольникова, адресованной ЦКЧФ. Раскольников призывал искоренять заговоры против «молодой советской республики» и искать виновных в них главным образом в среде морского офицерства.
В ночь на 23 февраля 1918 года с судов эскадры стали отчаливать шлюпки с вооруженными матросами, беря курс на редкие огоньки спящего города. На берегу, под предводительством уполномоченного советской властью особого представителя, матросы нестройной гурьбой отправились в тюрьму, где сразу же потребовали от прикомандированного к штабу Черноморского флота комиссара выдать им «на расправу» пять заключенных. По телефону комиссар запросил местный Совет, как следует поступить ему в ответ на просьбу взбодривших себя алкоголем и бряцающих оружием нежданных делегатов флотского дня.
Из Совета ответили: выдавать всех, кого потребуют матросы. Комиссар попросил у прибывших список фамилий, сославшись на незнание всех, кто находится в заключении, и на свою недавно учрежденную должность. Бумага не заставила себя ждать, подготовленная, по-видимому, еще на борту корабля. Предводитель матросов протянул лист, содержавший фамилии лиц, в числе которых оказались и значились муфтий Челебиев, контр-адмирал Николай Георгиевич Львов, капитан 1-го ранга Федор Федорович Карказ и капитан 2-го ранга Иван Георгиевич Цвингман, а также старший городовой севастопольской полиции по фамилии Синица. Комиссар, не раздумывая, дал распоряжение охране о выводе из камер и передаче всех требуемых лиц в руки прибывших матросов.
Свидетель тех событий вспоминал переданные ему сокамерниками истории о мученической кончине первых обреченных: «…Им связали руки назад (вязали руки матросы и рабочий плотничий мастерской Севастопольского порта Рогулин)… Их повели… Никто из обреченных не просил пощады… Дорогой до места убийства, в Карантинной балке, как передавал потом рабочий Рогулин, их истязали: больного старика Карказа били прикладами и кулаками и в буквальном смысле волокли, т. к. он болел ногами и не мог идти, адмирала Львова дергали за бороду, Синицу кололи штыками и глумились над всеми… Перед расстрелом сняли с них верхнюю одежду и уже расстрелянных, мертвых били по головам камнями и прикладами»
[30].
Разумеется, что подробного списка таковых быть не могло, и из камер, чтобы не ошибиться, в первую очередь выволакивали старших офицеров, а затем и тех из морских чинов, кто просто попадался убийцам под руку. В тесных тюремных коридорах, вдоль стены были расставлены все, кто обречен был стать следующими жертвами произвола.
В тусклом свете коридорных ламп виднелись бледные, но спокойные лица полковников по Адмиралтейству Николая Адольфовича Шперлинга и Феодосия Григорьевича Яновского. Там же находились капитан 2-го ранга гидрокрейсера «Принцесса Мария» Борис Васильевич Вахтин, минный офицер эсминца «Счастливый» лейтенант Георгий Константинович Прокофьев, прапорщики по Адмиралтейству Гаврилов и Кальбус и вахтенный начальник блокшива № 9 Черноморской минной бригады поручик Иван Несторович Доценко.
Мемуарист утверждал: «Всем обреченным связали руки, хотя полковники Яновский и Шперлинг просили не вязать им руки: „мы не убежим“, говорили они… И эти пошли на свою Голгофу, не прося пощады у своих палачей, лишь у мичмана Целицо выкатились две слезинки — мальчик он еще был, вся жизнь у него еще была впереди, да прапорщик Гаврилов о чем-то объяснялся с бандитами… Их увели, а нам, оставшимся, сказали: „мы еще придем за вами“… Минут через 15–20 глухо долетел в камеру звук нестройного залпа, затем несколько одиночных выстрелов, и все смолкло… Мы ждем своей очереди… Мы лежим на койках, и глаза наши обращены то к иконам, то на окно, где за окном медленно-медленно приближается рассвет.
Губы каждого невнятно шепчут: „Господи, спаси, защити, ты единственный наш заступник, единственная наша надежда…“ Боже, как медленно и томительно приближается рассвет, минуты кажутся вечностью. Что пережито было за это время — не в силах описать ни одно перо… Послышались шаги и глухой говор… Звякнули ключи, провизжал отпираемый замок, и этот звук точно ножом кольнул в сердце… „Они?“ Но нет, это отперли нашу камеру надзиратели. Началась поверка. Мы вышли в коридор. Пустые и мрачные стояли камеры, в которых еще вчера было так оживленно. Казалось, незримый дух убитых витает в них. В соседних камерах уцелело очень мало народу. Мы обнялись, расцеловались, мы плакали… И неудивительно, если вы встретите севастопольца, преждевременно поседевшего, состарившегося, с расстроенным воображением, — никто не ждал этого. Никто не ожидал, что люди могут быть такими зверями…»
[31]
Трагедия Севастополя на этом не завершилась, и следом за людьми печальная участь в скором времени ожидала и корабли.
16 декабря 1917 года было заключено перемирие Германии с Россией, а 3 марта 1918 года подписан Брест-Литовский мир. Через десять дней германские и австрийские войска заняли Одессу, а 17 марта 1918 года — русскую военно-морскую базу в городе Николаеве.
В середине апреля того же года германцы повели наступление на Севастополь, где стоял почти весь Черноморский флот под командованием адмирала Михаила Павловича Саблина. Согласно Брест-Литовскому мирному договору, русские военные корабли надлежало разоружить представителями германской армии.
Саблин с флотом намеревался остаться в Севастополе и там разоружить корабли, если германский главнокомандующий разрешит поднять украинский флаг, показывающий переход флота к дружественной германцам, т. е. зависимой от них, Украинской республике.
Но делегацию германцы не приняли, а 30 апреля 1918 года адмирал Саблин вышел в море с обоими новейшими дредноутами «Свободная Россия» и «Воля». К ним присоединились 15 современных эсминцев, 10 пароходов. Все они ушли в Новороссийск.
2 мая 1918 года германский линейный корабль «Гебен» вошел в Севастополь. Там стояли оставшиеся корабли Черноморского флота — семь линкоров старого типа, крейсер «Очаков» («Кагул»), «Память Меркурия», несколько неготовых к выходу в море новейших эсминцев, миноносцы, 14 подводных лодок. Кроме них были и вспомогательные, и торговые суда, а также перевернутый дредноут «Императрица Мария» с взорванной носовой частью.
Прибыв на место, германцы первым делом поставили «Гебен» в док. Затем на позицию перед Новороссийском они отправили германскую подводную лодку, приславшую 3 июня 1918 года сообщение о том, что у русских кораблей, стоявших в Цемесской бухте, на гафелях развеваются Андреевские флаги, а на фор-стеньгах — красные. Кроме того, с лодки доносили, что командует флотом адмирал Саблин.
13 июня 1918 года правительство кайзеровской Германии и большевики договорились о том, что русские корабли должны вернуться назад в Севастополь через 6–10 дней, ибо были признаны германской стороной собственностью России и должны были быть ей возвращены после заключения всеобщего мира. По телеграфу большевистское правительство направило в Новороссийск приказ о переходе кораблей.
