3 декабря 1919 года Юденич и неразлучный с ним контр-адмирал Пилкин сделали уже никому не нужное заявление о выходе из состава «Северо-Западного правительства», о котором уже и думать забыли даже его авторы — британцы.
9 декабря 1919 года немногочисленные части оставили восточный берег реки Наровы: «При переходе на другой берег Наровы, после 9 декабря 1919 года, эстонцы отбирали у частей Северо-Западной армии не только вооружение (винтовки, пулеметы, орудия), но и остатки продовольствия и обмундирование, сохранявшееся в обозах. Происходил открытый грабеж ценностей и личного имущества у офицеров при сдаче оружия»
[191].
Через полтора месяца Юденич обнародовал приказ по Северо-Западной армии о демобилизации всех ее чинов и об образовании Ликвидационной комиссии, «на обязанностях которой лежит разрешение вопроса о людях». 30 января 1920 года Юденич передал Ликвидационной комиссии 227 000 фунтов стерлингов. Эстонские власти тоже было попытались претендовать на получение каких-нибудь средств от Юденича, но он справедливо указал им на то, что они и так уже захватили огромные склады армии, тысячи груженных военным имуществом вагонов и 26 паровозов. Мстительные эстонцы аннулировали визу Юденича, ставя его пребывание в стране в положение нелегального. 24 января 1920 года, в прощальном приказе по армии, Юденич говорил: «Отъезжая от Армии, я считаю своим долгом, от имени нашей общей матери-России, принести мою благодарность всем доблестным офицерам и солдатам за их великий подвиг перед родиной. Беспримерны были Ваши подвиги и тяжелые лишения. Я глубоко верю, что великое дело русских патриотов не погибло. Генерал от инфантерии Юденич»
[192]. Но благополучно отбыть в Париж генералу было не суждено: 27 января 1920 года к нему в гостиницу «Коммерц» явился его конкурент С. М. Булак-Булахович и потребовал Юденича для разъяснения неких «финансовых дел». Выкинутый силами двух приближенных к Юденичу генералов и его адъютантом, Булак-Булахович вновь появился в ночи, сопровождаемый тремя эстонскими полицейскими. Юденич был арестован и доставлен на вокзал, откуда его должны были депортировать в Советскую Россию, куда, по вполне понятным причинам, тот ехать не желал. Эстонцы затолкали гениального стратега в вагон и отправили его было навстречу большевистским пограничникам, однако вмешательство английской и французской миссий оказали нажим на «независимое» правительство Эстонии, и эстонцы вернули перепуганного Юденича назад, в Ревель, где генерал с супругой перебрались 28 января 1920 года в пользующуюся дипломатическим иммунитетом британскую военную миссию. Эстонцы, по своему обыкновению, надолго задумались над выдачей Юденичу выездной визы, и спустя почти месяц Юденич отбыл в Ригу, а оттуда при первой оказии, в Стокгольм. Началась эмигрантская страница жизни Николая Николаевича, которую он прожил, если верить мемуарам супруги, на свои скромные сбережения, взятые в 1917 году из Петроградского банка, да на проданные дома в Тифлисе и земли в Кисловодске. Вырученных от этих нехитрых операций деньжат с лихвой хватило семье Юденичей еще почти на полтора десятилетия безбедного существования в Париже, на ферме Сан Лоран дю Вар, в благодатном климате французского Юга: «Средства эти дали возможность и нам жить, и многим… многим помочь»
[193]. На заснеженных полях сражений Северо-Запада России и Прибалтики остались лежать десятки тысяч солдат и офицеров разбитой и «ликвидированной» ее Главнокомандующим армии. Поход на Петроград не удался, ну что же, бывает… C'est la vie. Вот только кто бы объяснил это родным погибших добровольцев?
Глава восьмая
Крым и восходящая звезда Врангеля
— Такой хороший офицер!.. С чего хороший? Уж Врангель подтянет. — Врангель всех, господа подтянет.
Г. Венус. «Зяблики в погонах»
Главной задачей, стоявшей перед принявшим командование Врангелем, было обещание, данное им соратникам, «с честью вывести армию из тяжелого положения». В складывающихся для юга России обстоятельствах эффективной борьбы с придвигающимся все ближе красным фронтом Русская Армия пока вести не могла. Барон принял армию далеко не в лучшем моральном состоянии: сказывались месяцы беспрерывных боев, поражений и отступлений. За спиной сражавшейся армии находился разложившийся тыл, население Дона, Кубани и Терека не давало желаемого притока людской силы, а союзники скорее затрудняли оборону в череде непрекращающихся интриг, нежели по-настоящему помогали оказавшейся в трудном положении Русской Армии: «На мой вопрос „Неужели при таком превосходстве наших сил нет возможности рассчитывать хотя бы на частичный успех — вновь овладеть Новороссийском и тем обеспечить снабжение, а там, отдохнув и оправившись, постараться вырвать инициативу у противника?“ генерал Улагай безнадежно махнул рукой: — Какое там? Казаки драться не будут. Полки совсем потеряли дух. Мне стало ясно, что дело совсем безнадежно»
[194]. Впрочем, сказанное распространялось далеко не на всех казаков. В феврале 1920 года в Севастополь прибыл лейб-гвардии Казачий полк во главе с временно назначенным своим командиром полковником Константином Ростиславовичем Поздеевым, человеком отменной храбрости, известным многим еще по беспримерному походу в Великую войну во главе казаков-разведчиков на Юго-Западном фронте, в июне 1917 года, через реку Стоход за германскими «языками». После революции Поздеев умудрился спасти знамя и полковую кассу, перевезя их в Новочеркасск, в котором принимал участие в борьбе за город с ордами большевиков. Начальник Поздеева, генерал Абрамов, охарактеризовал боевую работу своего подчиненного, как «блестящую»: «Сколько порыва, смелости и личного примера в самых сложных положениях вверенных… частей»
[195]. Впоследствии генерал-майор Константин Поздеев прожил долгую жизнь, оставаясь верным хранителем Музея Лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка в Брюсселе и председателем соответствующего объединения, и скончался в 1981 году, когда советские войска вот уже два года как штурмовали пески Афганистана.
Многие добровольческие части прибыли в Крым без обозов, пулеметов и артиллерии или даже лошадей. Состояние некоторых казачьих подразделений было до того угнетенным и близким к отчаянию, что, по согласованию с донским атаманом А. П. Богаевским и командующим Донской армией генералом В. И. Сидориным, бывший Главнокомандующий не решился доверить им оборону Керченского пролива. Он приказал грузить донцов на транспорты и перебросить их в район Евпатории, предварительно отобрав у полков последнее вооружение. Фронт удерживался за счет тактического мастерства Крымского корпуса Я. А. Слащева численностью не более 3500 штыков и 2000 шашек, о личности которого осталось немало противоречивых свидетельств современников, которые можно открыть зарисовкой начала его карьеры: «За несколько лет до войны в лейб-гвардии Финляндский полк поступил молоденький румяный офицер, тихий, скромный, старательный и исполнительный. Он редко участвовал в кутежах, водки не пил, а любил сладкое, принося с собой в офицерское собрание плитки шоколада. За это товарищи добродушно над ним подсмеивались, называя красной девицей»
[196]. Во времена описываемых событий Слащев стяжал славу одного из самых молодых и самых храбрых генералов Добровольческой армии, который пользовался у офицеров и солдат исключительной популярностью. Впрочем, по уверениям некоторых близко знавших его людей, было известно о его «неумеренной склонности к употреблению вина и кокаина»
[197]. Похоже, что времена генералов-аскетов, славившихся своей непримиримостью к человеческим порокам, усугублявшимся во время Гражданской войны, таких как Дроздовский и Марков, прошли. На смену им в Белом движении возникали новые, столь же бесстрашные личности, однако держащиеся иных моральных установок: «Но вот генерал Слащев садится на коня и во главе своего конвоя врезывается в ряды наступающих большевиков… Совсем как в описании крестовых походов: Готфрид Бульенский с несколькими верными рыцарями врезался в ряды сарацин и т. д…»
[198].
