– Ты как будто довольна, Милли, – улыбнулась она. – Похоже, хорошо провела время?
– Хорошо, – подтвердила та и, повернувшись к Джеку, объявила: – Джек, я тебя люблю. Ты хороший.
– Рад, что ты так думаешь, – кивнул он, покосившись на Дженис.
– Но я не люблю Джожа Куни.
– Вот и славно. Я его тоже не люблю.
Милли разразилась хохотом.
Настоящее
Сегодня мы идем к Эстер и Руфусу. А завтра утром навещаем Милли. На этот раз точно: Дженис вчера звонила и просила Джека быть обязательно. Кажется, у нее там какой-то семейный обед, который нельзя пропустить, и, если мы не явимся, Милли останется без присмотра. Правда, у меня есть подозрение, что это лишь предлог: мы ведь не навещали Милли уже три недели, и, по-моему, Дженис уже надоели наши отговорки. Удивительно, как Джек этого не учел! Слишком увлекся наказаниями. Что, если Дженис обвинит нас в безответственности? Но предупреждать его я не собираюсь – не в моих интересах.
Мысль о том, что завтра я увижу Милли, вселяет уверенность. Сегодня выход в свет пугает меня меньше, чем обычно. Ужин с друзьями – все равно что прогулка по минному полю: я всегда начеку, постоянно думаю, как бы не проколоться, – ведь все сказанное и сделанное будет использовано против меня. К счастью, я не клюнула на выделенные слова в книге Эстер, и все же нужно следить за тем, чтобы не сказать ей чего-то такого, что Джек сочтет подозрительным.
Утром он принес мне завтрак и забрал книгу. Смешно было представлять, как он внимательно изучает все страницы в поисках чего-нибудь предосудительного – например, сделанных ногтем пометок. Неудача явно вывела его из себя: он почти весь день провел в подвале, а это всегда плохой знак. Да и мне в такие дни совсем тоскливо. Лучше все-таки, когда он ходит из комнаты в комнату – можно хотя бы следить за его перемещениями и по доносящимся снизу звукам угадывать, чем он занимается.
Вот сейчас я, например, знаю, что он на кухне и только что заварил чай: несколько минут назад в чайник лилась вода, а потом был щелчок – вскипел. Зависть. Я в своей тюрьме не могу в любой момент взять и сделать себе чай (один из самых ненавистных запретов). Как же мне не хватает чайника, не хватает чайных пакетиков и молока. Теперь я понимаю, что вначале Джек был еще относительно добрым тюремщиком.
Солнце уже почти опустилось к горизонту. Значит, сейчас около шести вечера. У Эстер нужно быть к семи, и Джек вот-вот за мной придет. Отведет меня в соседнюю комнату (мою бывшую спальню), чтобы я оделась и собралась. Вот и шаги на лестнице. Еще секунда – и в замке поворачивается ключ. Дверь открывается.
Смотрю на Джека и, как всегда, не верю своим глазам: как он может выглядеть таким нормальным? Ни рогов, ни остроконечных ушей – ничего, что указало бы окружающим на сидящего внутри дьявола! Он отступает на шаг, давая мне пройти, и я с нетерпением устремляюсь в соседнюю комнату. Наконец-то можно одеться, причем не в черное. Наконец-то можно обуться во что-то, кроме шлепанцев. Открываю дверь шкафа и жду указаний, что надеть. Молчание. Понятно: по плану я должна поверить, будто мне разрешено выбирать. Но что бы я ни выбрала, он все равно заставит это снять. Что ж, рискну (похоже, разоблачение трюка с книгой придало мне смелости). Беру платье, которое мне совсем не нравится: черное. Снимаю пижаму. Неприятно, что Джек всегда смотрит, как я раздеваюсь и одеваюсь, но тут уж ничего не поделаешь. Право на приватность давно потеряно.
– Ты стала какая-то тощая, – замечает он, пока я надеваю белье.
– Может быть, стоит почаще приносить мне еду? – подсказываю я.
– Может быть.
Застегиваю молнию на платье. Неужели я ошиблась? Разглаживаю юбку.
– Сними его, – приказывает он. – Надень вон то красное.
Попался! С расстроенным лицом (и тайным ликованием) снимаю черное платье и надеваю красное. О нем-то я и думала! Теперь – возможно, из-за цвета – я чувствую себя уверенней. Иду к туалетному столику и усаживаюсь перед зеркалом. Смотрю на себя впервые за три недели. И сразу замечаю брови: надо выщипать лишнее. Ненавижу делать такие вещи на глазах у Джека, но выхода нет. Беру из ящика щипцы и начинаю приводить брови в порядок. Хорошо, что удалось отстоять право на депиляцию. Я смогла убедить его, что с волосатыми ногами не буду выглядеть идеально, и он согласился добавить к моему спартанскому набору туалетных принадлежностей упаковку восковых полосок.
Закончив с бровями, перехожу к макияжу. Губы крашу ярче, чем обычно: этого требует платье. Возвращаюсь к шкафу и оглядываю коробки с обувью в поисках красно-черных туфель на шпильках. Вот они. Обуваюсь, беру с полки подходящую сумочку и передаю ее Джеку. Он открывает ее и заглядывает внутрь – вдруг за прошедшие три недели я ухитрилась материализовать из воздуха ручку и бумагу, написать записку и телепортировать ее туда сквозь стену? Вернув сумку, он оглядывает меня с головы до ног и одобрительно кивает. Да уж, некоторые жены могут только мечтать о таком внимании!
Спускаемся вниз. В холле он достает из шкафа мое пальто и помогает мне одеться. Потом, на улице, открывает передо мной дверцу машины и, дождавшись, пока я сяду, закрывает, а я невольно отмечаю его прекрасные манеры. Ужасно, что при всем при этом он такой бессердечный ублюдок.
На пороге Джек вместе с огромным букетом цветов и бутылкой шампанского вручает Эстер ее книгу. Полагаю, он стер все пометки. Эстер спрашивает, что я думаю о прочитанном; отвечаю то же, что и Джеку: сложно было продираться через текст, обычно я такое не читаю. Она, кажется, расстроилась, даже как-то чересчур. Неужели это все-таки она подчеркнула слова? Стараясь скрыть тревогу, я напряженно вглядываюсь в ее лицо. Нет, не похоже, что я упустила свой шанс. Сердце понемногу возвращается к обычному ритму.
Диана и Адам уже здесь. Присоединяемся к ним. Рука Джека лежит у меня на талии. После аперитивов все переходят к столу, и мне – то ли от всех его знаков внимания, то ли оттого, что повезло с платьем, – начинает казаться, будто я – самая обычная женщина, веселящаяся на вечеринке, а не узник на прогулке под конвоем. Возможно, я просто выпила слишком много шампанского. Мы смакуем приготовленные Эстер потрясающие блюда, и я чувствую, как Джек сверлит меня взглядом. Я слишком много ем и говорю гораздо больше обычного.
– Ты сегодня какой-то задумчивый, Джек, – замечает Эстер.
– Да вот, подсчитывал, через сколько дней к нам переедет Милли.
Призывает к порядку. Разумеется, никто, кроме меня, этого не понимает.
– Ну, уже недолго осталось, – отвечает она.
– Семьдесят пять дней. – Он вздыхает в предвкушении. – Ты знала, Грейс? Всего семьдесят пять дней, и Милли въедет в свою уютную красную спальню и станет частью нашей семьи!
Я как раз собиралась глотнуть вина, но сердце падает так быстро, что бокал, вздрогнув и уронив несколько капель, замирает на полпути.
– Нет, не знала, – отвечаю я, моментально трезвея; время уходит, а я тут наслаждаюсь жизнью! Как можно было даже на минуту забыть о своем отчаянном положении? Всего семьдесят пять дней – так мало! С чего я решила, что сумею придумать план побега за семьдесят пять дней, если не сделала этого до сих пор – за те триста семьдесят пять дней, что уже прошли, наверно, с нашего медового месяца? Раньше я не сомневалась: несмотря на весь тот кошмар в Таиланде, вопреки всем ужасам, пережитым после возвращения, я успею освободиться до приезда Милли. Я пыталась – и пыталась неудачно, но после каждого провала у меня еще оставалось время. А за последние полгода я и палец о палец не ударила!
