– Куда вы едете?
– В Беллефонт, Пенсильвания. Рядом с колледжем.
– Мне казалось, человек, о ком вы пишете, был из Акрона.
– Никто не знает, откуда был Старик с Прим-роуз-лейн. Известно, что умер он в Акроне. Но поддельное удостоверение получил в Беллефонте. Так что с этим городом его что-то связывало.
– Плохая идея – в состоянии абстиненции ехать в незнакомое место.
– Почему? Что, дома меня меньше будет ломать?
– Здесь вы в пяти минутах от больницы. И здесь вы все вокруг знаете. А там – что, если потеряетесь? Вы слышали когда-нибудь о диссоциативной фуге? Это когда человек испытывает настолько сильный стресс, что его мозг перезагружается, и он забывает, кто он такой, – случается, что навсегда.
– Какова вероятность того, что это случится со мной?
– Ривертин – новый препарат. Лучшее, что у нас есть для лечения посттравматического синдрома, но многого мы о нем еще не знаем. В частности, о побочных эффектах при резком прекращении курса. Может возникнуть, в частности, такая вещь, как гипнагогическая регрессия – эпизодическая память, можно сказать, «флешбэки», «обратные кадры», интенсивные вспышки воспоминаний. Сопровождается все это крайне неприятными ощущениями, приходится заново переживать свое прошлое.
– Помнится, вы еще говорили, что я с вероятностью где-то девяносто пять процентов стану от ривертина бесплодным. А у меня четырехлетний сын.
– И в чем же мое утверждение было ложным?
– Простите, – сказал он. – Но из-за отсутствия эмоций я ощущаю себя калекой.
– Вы уже прекратили его принимать?
– Нет.
Афина покачала головой:
– Не понимаю, к чему эта спешка. Три месяца не такой уж долгий срок. Давайте сделаем все как полагается.
Дэвид не хотел ждать. Внезапно ему подумалось, что он всегда только и делал, что ждал. Он лишь сейчас начал осознавать, что попросту загубил последние несколько лет своей жизни. Довольно! Больше он не будет ждать ни дня. Дэвид взял куртку и встал.
– Извините. Правда, извините. Но думаю, со мной все будет хорошо.
– Вы ведете себя неразумно.
– Я знаю.
Он повернулся, чтобы уйти.
– Дэвид!
Он посмотрел на нее. Впервые с момента, как он решил отказаться от таблеток, Дэвид занервничал. Афина была напугана. Она всегда выглядела такой уверенной, была как якорь, удерживающий его в реальном мире. Но сейчас ей было страшно.
– Когда у вас случится приступ, вы захотите позвонить мне, чтобы я вас спасла. В этот момент вы забудете, по каким причинам приняли это решение. Вам будет так больно, что единственным вашим желанием будет, чтобы я приехала и помогла вам. Но в том-то и дело, что к тому моменту вы уже пройдете точку невозврата. Если мы дадим вам препарат в то время, как ваш организм будет изо всех сил пытаться заместить его, вы впадете в кому, и мы, возможно, погубим вашу печень, пытаясь привести вас в сознание.
Дэвид улыбнулся:
– Говорите все как есть, док. Я с этим справлюсь.
Она усмехнулась в ответ:
– У вас будет полное ощущение, что вы умираете. Понимаете?
Он ничего не сказал.
– Надеюсь, вы знаете, что делаете, – произнесла Афина.
– Я тоже надеюсь.
* * *
Дэвид сжульничал.
Он поднял Таннера среди ночи, одел в теплую пижаму и завернул в голубое одеяло, под которым Таннер спал еще грудничком. Дэвид не хотел говорить сыну, что уедет так надолго, как еще никогда не уезжал, – все равно Таннер еще не настолько разбирается во времени, чтобы понимать, что такое неделя. «Так лучше для малыша, – говорил он себе. – Он меньше огорчится, если не увидит, как я уезжаю».
Дэвид размышлял, что будет, когда он снова увидит сына – уже не через призму ривертина. Он знал, что любит мальчика больше своей жизни. Каково будет без лекарств, которые глушат это чувство? «Я буду хорошим отцом. Отцом, который не удирает от ребенка посреди ночи».
Дедушка Таннера понес мальчика в спальню на втором этаже своего большого дома во Франклин-Миллс, городке на холмах Восточного Огайо. Дэвид пошел следом, таща сумку с одеждой, стаканами-непроливайками, сладостями и игрушками. Близилась полночь, третья жена отца Дэвида, очень приятная женщина, с которой тот пять лет назад познакомился на рождественском балу для одиночек, уже спала, и в доме было тихо, если не считать тиканья часов над кухонной раковиной. Они прокрались обратно, вниз, в столовую, к столу из дуба, выловленного ими как-то субботним днем на озере Берлин. Дэвид не рос здесь, с этими стенами у него не было связано никаких особых воспоминаний. Отцовский дом напоминал ему летнюю дачу или санаторий – этакий лесной приют отшельника, как в романе Генри Торо. Отец придвинул к Дэвиду пирог «аппл бетти», прямо в форме для выпечки, и какой-то гибрид ложки с вилкой.
– Спасибо.
– Как долго тебя не будет?
Отцовский голос был низким и хриплым и разносился по всей комнате, даже когда отец шептал.
– Несколько дней, может, дольше. Но не больше недели.
– Я думал, ты покончил с писательством.
– Я тоже.
– Что за история?
– Ошибочное опознание. Можно назвать и нераскрытым самоубийством. Старику-отшельнику выстрелили в живот, и потом оказалось, что он отрубил себе пальцы и сунул их в блендер. И вместо того, чтобы вызвать скорую, истек кровью до смерти.
– Старик с Примроуз-лейн?
– Ты об этом слышал?
– По врувенскому радио, – сказал отец, имея в виду Равеннскую радиостанцию – оплот местных сплетников и прорицателей. – Они сказали, что этот человек, наверное, принадлежал к мафии и настучал на своих. И что коронер может изменить свой вердикт.
– Я знаю. Пуля прошла чисто. Он мог бы выжить, если бы не отрезал себе пальцы.
– А может, парень, что стрелял в него, приставил пистолет к его голове и заставил его отрезать себе пальцы?
Дэвид пожал плечами:
– Люди из отдела расследований считают, что, судя по способу, которым отрезаны пальцы, он сам это сделал.
– Да, печально. – Отец поежился – А как ты сам? У тебя все в порядке?
– Что ты имеешь в виду?
– Сам знаешь. Как с головой?
– Все хорошо. Я завязываю с лекарствами.
– Твой врач в курсе?
– Да. Она одобряет.
Отец взглянул на него. Долгий изучающий взгляд, отточенный за тридцать четыре года. «Вы можете дурачить некоторых людей все время, – любил он повторять. – И вы можете дурачить всех людей некоторое время, но…»
– Но папу не одурачишь, – всегда заканчивал он. Чтение чужих мыслей, еще один бесполезный трюк, которому волей-неволей учатся родители.
