Златов подумал: «Не отстанет ведь…», а вслух спросил:
– А про что написать-то? Про любовь?
– Да не. Про нас, про солдат. Про любовь у меня полкнижки исписано. Во, гляди: «Не верьте девушкам, они все б…»
– Про солдат? – перебил Златов. – Я вообще-то не писал ещё ни разу про армию. Знаешь в поэзии принцип: «Пятки вместе, носки врозь!» как-то не приживается. Ну, давай, попробую…
Махотин закурил дешёвую сигарету, которую солдаты зовут «собачьей радостью».
Прищурившись, он наблюдал, как Златов что-то пишет, зачеркивает и снова пишет. Изредка, между затяжками, вставлял замечания:
– Ты мне сильно в книжке не черкай! Поаккуратней!
Или:
– А ты – парень ничего. Я раньше думал – стукач. Всё с летёхой нашим по углам шептался… Ну, чо, готово?
Златов, задумавшись, глядел на пруд.
– Дай прочитаю, – потянулся к книжке Махотин.
– Погоди! Сначала окунемся, – сказал Златов и стал раздеваться. – Догоняй! – крикнул он и с разбега бросился в воду.
Махотин засунул книжку в карман и стал медленно раздеваться, не глядя в сторону пруда, а когда поднял голову – Златова нигде не увидел.
Через пять минут, размахивая руками, он уже бежал к забору части, истошно вопя:
– Златов утонул! Златов утонул!
Записную книжку Махотина лейтенант Перфирьев нашёл, проводя утренний «шмон» – проверку содержимого тумбочек и постелей солдат взвода.
Вообще-то это была обязанность заместителя командира взвода и командиров отделений. Но где их взять, толковых сержантов, честных, принципиальных? Все норовят и нашим, и вашим. А страдает от этого дисциплина… На что уж Златов был толковый солдат, и то ушёл в самоволку, нарушил приказ, запрещающий одиночное купание, и утонул!
Дембельская книжка была спрятана на совесть. Но на такие штучки у Перфирьева острый нюх. Взводный перерыл всю постель «деда» и с торжествующим видом извлёк из подматрасника кусок красного бархата с завёрнутыми в него знаками воинской доблести, шеврон с вырезанными на золотом канте годами службы и сборник солдатской мудрости – заветную книжку.
– Я так и знал, – сказал лейтенант опустившему глаза замкомвзводу, – не смотрите вы за солдатами, товарищ сержант. Такой бардак развели!
– Ну, шеврон, понятно, неуставной, а записная книжка – это разве бардак? – оправдывался тот.
– Не прикидывайтесь дурачком. Во-первых, всё это хранится в неположенном месте, во-вторых, дискредитирует нашу армейскую действительность. – Перфирьев сделал нажим на слове «дискредитирует», – именно так говорил замполит части, проводя инструктивно-методическое занятие по вопросам военной педагогики.
– Как «дискредитирует», вы же её даже не открывали?
– А вот сейчас откроем и посмотрим.
Дискредитация была налицо. На первой же странице был изображен молодой человек с прической «а-ля панк». Он сидел прямо на земле с бутылкой водки в руке, а по голове его бил огромный молот с чётко выведенными на рукоятке буквами.
– Повестка, – прочитал Перфирьев.
Дальше – больше: картинки изображали сцены веселья и разврата.
– А вы говорите, сержант, безобидное занятие… Бардак!
– Да-а, – протянул замкомвзвода и отошёл в сторону, делая вид, что проверяет соседнюю тумбочку.
Лейтенант листал книжку дальше. Перед глазами замелькали афоризмы вроде: «Дневальный – это дерево, умирающее стоя» или «Лучше два года кричать “ура”, чем три года “полундра!”». Короче, обычная дембельская белиберда… Но что это? Стихи? Перфирьев узнал почерк Златова.
Неровные строчки испещрили несколько страничек. Лейтенант начал читать:
Грозен был комдив с утра –
Дома был скандал вчера…
Эхо этого скандала
Комполка с утра достало.
Тот комдивовский разнос
На комбата перенёс.
По реакции цепной
Ротный стал всему виной.
А в конце концов – солдат.
Он всех больше виноват
В том, что был вчера скандал
И комдив с женой не спал.
В том, что утром от тычка
Разъярился комполка.
Что комбат недоглядел,
Ротный где-то не успел…
Ведь солдату самому
Попенять-то некому…
Под стихотворением была дата – 30 августа. Перфирьев вздрогнул: «День, когда он утонул! А может…»
…В результате судебно-медицинской экспертизы было установлено, что ногу у рядового Златова во время купания свело судорогой.
Акт второй
Доктор. Судорогой сводит мозги от таких писем. Заумь какая-то…
Второй офицер. А что, разве у нас не так? Недавно выбрали меня в комитет комсомола. Решили мы обсудить, как избавиться от сквернословия в казарме! Расселись, обсуждаем… А за дверью начальник штаба батальона наряд инструктирует. Для доходчивости уставные положения такими словами сдабривает, что хоть святых выноси. Между прочим, у него два диплома: высшего училища и академии. И оба – с отличием!
Назначенный. Ты хочешь сказать, нас в вузах этому учат?
Третий офицер. Большие потери начинаются с мелочей. Я на всю жизнь запомнил, как в училище командир взвода выбрасывал из тумбочек «неуставные» книги, а старшина запрещал включать проигрыватель в личное время: казарма, мол, не филармония!
Командир. Ты бы лучше вспомнил, как в детсаду воспитательница в угол ставила…
Неизвестный. Кстати, ещё один момент – обращение к младшему по званию. Оно и уставом регламентировано и вообще всей системой человеческих отношений. На «ты» принято говорить только с детьми, родственниками и близким друзьями. Почему у нас в Вооруженных Силах любой, кто рангом выше, «тыкает» подчинённому?
Командир (с расстановкой). Хорошо, товарищ Неизвестный, с этой минуты я буду обращаться к вам только на «вы»!
Неизвестный. Я же говорил…
Председатель. Товарищи, давайте по существу. Кто желает выступить?
Автор (отрываясь от ведения протокола). Разрешите?
Председатель. Что у вас?
Автор. Товарищи офицеры! То, что случилось с Неизвестным, могло случиться с каждым из нас.
Замполит. На что вы намекаете?
Автор. В деле, которое мы сегодня рассматриваем, как в зеркале, отразились многие хронические болезни нашего общества: равнодушие к человеку, грубость. Всё это есть и в гражданской жизни. Именно там истоки неуставщины, национализма и коррупции. А в армии просто всё это приобрело особо острые формы…
Замполит. Вы клевещете на наш советский строй и на нашу армию!
Автор. Отнюдь. Вспомните историю с рядовым Кобылкой. В части его считали…
