Так вот: я выкинула все ее платья, и парик тоже, а вот туфли оставила. Дело в том, что эти туфли были совсем новые, мама даже не успела в них походить. Она знала, что скоро умрет, но вот такой она была человек: за месяц до смерти купила себе новые весенние туфли и плащ, и, глядя в зеркало, сказала, что – жаль! И в самом деле было жаль, все это ей очень шло. После ее смерти я померила туфли, и, к сожалению, они мне не подошли. Тогда я решила сдать их обратно в магазин, просто чтобы не пропали. Срок еще не вышел, это можно было сделать, и я пришла, поставила туфли в коробочке перед продавцом и изложила ситуацию. А продавец, совсем молодой юноша, мне говорит: это еще доказать надо, что в них никто не ходил. Подметки стерты. Вы, наверное, их помыли и принесли. Я не могу их принять. А я ему: да месяца еще не прошло, человек их купил и умер, один раз только дома надела, померить чтобы! А он мне: если она так плохо себя чувствовала, значит, она уже знала, что умрет. И зачем было тогда покупать туфли? Вы, наверное, специально выдумали, чтобы получить деньги. А я (нудно и неуклонно, но вежливо): нет, вы мне обязаны поменять эти туфли. (И трясу, трясу туфлями перед его носом.) Месяца не прошло, а в них по улице никто не ходил. И так далее, и тому подобное.
Ну, я его дожала. Отдал мне деньги, туфли забрал. С проклятиями, мол, вот какие зануды приходят. Я деньги беру, а сама говорю, прямо при девушках-продавщицах: молодой человек, вы слишком самоутверждаетесь. Сразу заметно, что у вас очень маленький хуй.
* * *
Началось все с моего дня рождения. Я тогда как раз устроилась в рекламное агентство «Рефлекс», которое возглавлял человек по фамилии Марков. Когда я сказала, что сегодня мне исполняется двадцать шесть, Марков как-то необыкновенно воодушевился. Как-как? – переспросил он. – Тебе сегодня? Ровно двадцать шесть? Да, подтвердила я, сегодня, ровно. Так ты, получается… родилась в один день с моим старшим сыном, который умер десять лет назад! Ему было всего шестнадцать, он покончил с собой! И ты с ним в один день родилась – ну надо же! Марков очень удивлялся и чему-то радовался, а я тоже про себя удивлялась, чему он радуется. Я тогда только недавно начала работать на Маркова и потом имела много случаев убедиться, что Марков вообще охотно рассказывает про своего старшего сына. Этот сын, по имени Алеша, был от первого брака. Марков с ним почти не жил, но очень любил и постоянно вспоминал. Видимо, дело было в том, что Алеша умер. Младший сын Маркова, от второго брака, был вполне жив, обыкновенен и пытался работать в агентстве, давая Маркову постоянные поводы для недовольства.
Однажды мы сидели вечером с одним из наших задушевных клиентов, производителем лимонада. Этот лимонад Марков пил уже второй год: помог вывести бренд на рынок, занять нишу, сделал дизайн, а я придумывала рекламную кампанию. И так получилось, что тем весенним вечером мы сидели втроем у Маркова в кабинете, и он сказал: а сегодня день смерти Алешки. Сегодня, двенадцать лет назад, он прыгнул с крыши.
Несчастная любовь? – спросил лимонадный король осторожно. Да нет, пожал плечами Марков. Он просто был болен. Точный диагноз так и остался неясным… Болезнь, душевная болезнь, уверенно сказал Марков, глубоко затянувшись сигаретой, и винить тут некого. Началось с галлюцинаций, безобидных, ему все мерещились какие-то человечки, которые за руку ходят за ним, цепочкой. Так и не понять, что его мучило в этом, – видимо, там изнутри какой-то механизм. Мы с мамой долго себя винили, но это бессмысленно, конечно. Болезнь не выбирает, тут уж спусковым крючком могло послужить что угодно. Да. (Марков протер очки.)
* * *
И Марков рассказывал дальше. Он говорил про выпускной из девятого класса, на котором Лешки не было. Как добился разрешения у врачей, нанял катер, подплыл к самому больничному саду, к набережной, вывез Лешку и повез кататься. Был великолепный вечер, солнечный, шумный и ветреный, и город разворачивался перед ними, со своими набережными, дымами, алыми парусами, темно-зелеными садами, и ему ужасно хотелось, чтобы Лешка был счастлив, но он сидел, ссутулившись, на корме, и никакими силами было не вернуть ему способность радоваться и жить.
Лимонадный король заметил: вам, наверное, нелегко говорить об этом. Почему, возразил Марков; как раз говорить – легко. Именно в этом мое спасение с самого начала. Не знаю, может, я какой-то ненормальный, но мне нужно вспоминать, мне помогает – вспоминать и делиться. Мне так легче.
И Марков рассказал: когда Лешка погиб, я подумал о том, что как-то несправедливо по отношению к приглашенным – заставлять их также испытывать горе. Хватит и того, что досталось им самим. И я решил: любым способом избежать гнетущей атмосферы, тем более ей было всего семнадцать. Что такое поминки, что означает это слово? Это воспоминания. Вот я и сделал презентацию Лешкиных фотографий разных лет, документов, связанных с ним, – аудио- и видеозаписей (их было немного), ее стихов. Связал это с разными событиями его жизни. И, когда все собрались, показал эту презентацию. Люди стали оживляться. Они действительно начали вспоминать. Начались реплики: мол, нет, это было не так, а вот тогда-то он покрасил волосы, тогда-то он к нам пришел, а помнишь, что сказал тот-то. А как мы были на море? И действительно, вместо гнетущей атмосферы… Горе осталось, но оно (Марков сделал длинную паузу, и не для того, чтобы подобрать слова) уже не было таким… оно стало другое… мне хотелось быть вместе с теми, кто остался; с теми, кто тоже знал его.
С вами многие не согласятся, сказал лимонадный король задумчиво. Но вы правы. Марков продолжал: у меня даже явилась мысль создать целое виртуальное кладбище, на которое можно было бы приходить и как-нибудь общаться с покойным. Например, выпивать «с ним вместе» (чокаясь с видеозаписью на экране) рюмку любимого напитка; или играть с ним вместе партию в какую-нибудь игру; или целоваться, или получать от него поздравления в день рождения – вот как сейчас; я ужасно хотел бы получить сегодня от Лешки какой-нибудь подарок или письмо, составленное компьютером на основе стилистического анализа Лешкиных стихов и школьных сочинений, меня ничуть не коробит искусственность подобной технологии, я цепляюсь за любую возможность, продолжал Марков, увлекаясь.
* * *
Я в ту же секунду поняла, что он мечет бисер. Лимонадный король смотрел уже не участливо, а настороженно. Идее виртуального кладбища он явно не сочувствовал. Бедняга только притворяется, что в здравом уме, а на самом деле бредит, – вот что читалось в глазах лимонадного короля. Но Марков не замечал. Он сидел в облаке дыма и спокойно развивал свою мысль далее: именно поэтому я не стал сажать на его могиле живое деревце, оно ведь не будет иметь с ним ничего общего, – оно вырастет, станет большим, будет шелестеть своими блюдцами высоко над головой. И он писал в стихах, мой Лешка, что деревья пугают его, что они как маленькие взрывы, которые длятся сотни лет. Поэтому вместо живого дерева я заказал на его могилу деревце из алюминия с маленькими плоскими белыми листочками…
Тут я не выдержала и встряла. Я сказала, что лично мне эта идея – с виртуальным кладбищем – кажется очень живой и даже продаваемой. Я вижу рынок для этой идеи, вижу потенциального потребителя. Их немного, но они есть. Можно было бы даже заранее создавать свой будущий «маленький музей», специально отбирать картинки и записи. Все равно ведь мы постоянно думаем о смерти, так почему бы не думать вместо нее о бессмертии, пусть хоть маленьком, для своих? Марков воодушевленно покивал. Лимонадный король почувствовал себя окончательно не в своей бутылке. Ему надо было что-то сказать, и он что-то сказал, уж сказал так сказал: скажите, а у вашего сына были, например, друзья, подруги или девочки какие-нибудь? (В сущности, он имел в виду только девочек, но замаскировал их «друзьями и подругами».) На что Марков поведал неожиданное: у него был взрослый друг. Относился к нему как к сыну. Можно сказать, его второй отец. Он сформировал его вкусы. Фильмы ему показывал хорошие. Музыку давал слушать. А потом, когда Алешка погиб, он тоже умер, от болезни. Не сразу. Сначала проработал у нас полгода. Я дал ему работу. Сказал об этом партнеру и был поражен его реакцией. Он мне сказал, что это негуманно. Брать на работу умирающего негуманно. Негуманно. Мол, он умрет, а все в агентстве к нему привяжутся. Меня поразила эта перевернутая логика, сказал Марков. Кому может повредить опыт, что люди, которые работают с нами рядом, уходят из жизни. Кого этот опыт может сделать хуже. С этим лимонадный король был целиком и полностью согласен, в чем и признался с облегчением.
