Отрицание Провидения и жизни после смерти – два ключевых компонента всей поэмы Лукреция. Томас Мор, в столь яркой художественной форме воплотивший идеи эпикуреизма в самом значительном произведении на эту тему со времени обнаружения поэмы «О природе вещей», выхолостил из нее антиклерикальное идеологическое содержание. Все жители Утопии вправе стремиться к удовольствиям, но те из них, кто думает, что душа умирает вместе с телом, или не верит в предопределенность и творца Вселенной, подлежат аресту и наказанию.
Только таким образом, по версии Мора, удовольствие может быть доступно не только для привилегированной группы философов, удалившихся от общества. Люди, как минимум, должны верить в Провидение, определяющее и состояние и структуру Вселенной, а также знать то, что нормы, регулирующие как удовольствия, так и дисциплинированность поведения, также устанавливаются Провидением. Такая мировоззренческая позиция подразумевает и веру в наказания и воздаяния в загробной жизни. В противном случае станет невозможным поддерживать порядок в уже беспредельно развращенном обществе Мора18.
По стандартам эпохи Томаса Мора утопийцы необычайно терпимы. Они не навязывают какую-либо единую религиозную доктрину и не сажают в тиски тех, кто отказывается признавать ее. Им дозволено поклоняться любым богам и даже делиться своими верованиями с другими людьми, соблюдая благонравие и сдержанность. Однако в Утопии не допускается, чтобы кто-то посмел думать, будто душа после смерти разлагается вместе с телом, или подвергать сомнению то, что богов волнуют деяния человечества. Эти люди представляют угрозу. Они недостойны называться людьми, и им не место в обществе. Ибо никто не может находиться среди граждан Утопии, если не согласен с тем, что законы и обычаи действенны только тогда, когда основаны на страхе.
Возможно, страх и искореним в саду философа, но его нельзя искоренить в обществе, состоящем из самых разных людей. Даже при всем социальном благополучии человеческая натура такова, что заставляет его силой или обманом добиваться исполнения своих желаний. Томасом Мором двигали чувства ревностного католика. Однако в это же время к такому же выводу пришел менее набожный человек, Макиавелли. «Законы и обычаи, – писал автор «Государя», – неэффективны, если не полагаются на страх».
Томас Мор попытался представить, что необходимо сделать для создания просвещенного содружества людей, в котором нет жестокости и беспорядка, нет имущественного неравенства и виселиц, а все организовано так, чтобы каждый индивид получал от жизни удовольствие. Виселицы действительно можно демонтировать, оставив лишь несколько в назидание человеку, считает Мор, лишь в том случае, если людей будет постоянно преследовать мысль о виселицах (и воздаяниях) в загробном мире. Без таких средств внушения социальный порядок непременно распадется, поскольку каждый индивид будет стремиться лишь к исполнению своих желаний: «Разве кто сомневается в том, что человек будет хитростью уходить от исполнения общественных законов или нарушать их для того, чтобы реализовать свои желания, если у него нет страха ни перед чем, кроме законов, и нет надежд на будущую жизнь вне смертного тела?» Мор был готов к тому, чтобы одобрить публичную казнь любого, кто думает иначе.
У обитателей Утопии Мора имелись практические основания для насаждения веры в Провидение и загробную жизнь: они считали, что не могут довериться человеку, не разделяющему эти убеждения. Но Томас Мор, благочестивый христианин, руководствовался другими мотивами, наставлениями Иисуса Христа. «Не две ли малые птицы продаются за ассарий [45] ? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего, – говорил Иисус своим ученикам. – У вас же и волосы на голове все сочтены» [46] . Перефразируя эти слова, и Гамлет сетовал: «Есть воля Провидения и в падении воробья». Кто из истинных христиан посмел бы поспорить с этим?
Но такой человек нашелся, им был доминиканский монах Джордано Бруно. В середине восьмидесятых годов XVI столетия тридцатишестилетний Бруно сбежал из монастыря в Неаполе и отправился странствовать по Италии и Франции, оказавшись затем в Лондоне. Обаятельный и обладавший беспокойным и строптивым характером, бывший монах жил на средства, предоставлявшиеся патронами или обеспечивавшиеся преподаванием искусства запоминания и так называемой «ноланской философии», названной им самим по наименованию маленького города близ Неаполя, в котором родился. Эта философия имела несколько корней, образовавших богатую воображением, но запутанную систему взглядов, частью которой был и эпикуреизм. Имеется множество свидетельств, указывающих на то, что поэма «О природе вещей» потрясла и перевернула все мировоззрение Джордано Бруно.
Во время пребывания в Англии Бруно написал и опубликовал целый ряд очень странных сочинений. Достаточно привести выдержки из одного из них, чтобы понять, какие идеологические осложнения они провоцировали. Я имею в виду памфлет «Изгнание торжествующего зверя», опубликованный в 1584 году. Выдержки приводятся в блистательном переводе Ингрид Д. Роуленд. Они длинны, но длинноты являются частью всего замысла. Меркурий, вестник богов, подробно рассказывает Софии о распоряжениях Юпитера:
...
«Юпитер распорядился, чтобы сегодня в полдень в саду отца Францина две дыни из всех прочих созрели, но чтоб их сорвали не раньше как через три дня, когда, по общему убеждению, их можно станет есть. Воля Юпитера, чтоб в то же самое время из сада у подножия горы Чикала, в доме Джованни Бруно тридцать ююб (китайских фиников) были вовремя собраны, семнадцать попадали от ветра на землю, пятнадцать – съедены червями. Чтоб Васта, супруга Альбенцио, подвивая себе волосы на висках и перегрев щипцы, спалила бы пятьдесят семь волосинок, но головы не обожгла и на этот раз, почуяв гарь, терпеливо перенесла ее, не злословя меня, Юпитера. Чтоб у нее от бычачьего помета родилось двести пятьдесят две улитки, из коих четырнадцать потоптал и раздавил насмерть Альбенцио, двадцать шесть умерли, опрокинувшись, двадцать две поселились в хлеву, восемьдесят отправились в путешествие по двору, сорок две удалились на жительство под соседний с воротами камень, шестнадцать пошли, влача свой домик, туда, где им удобнее, остальные – наудачу»19.
Но это еще не все.
...
«Чтоб у Лауренцы, когда она станет чесаться, выпало семнадцать волос, тринадцать порвались и из них за три дня десять вновь выросли, а семь – никогда более. Собаке Антонио Саволино – принести пятерых щенят, троим из них дожить до своего времени, двум – быть выброшенными, а из первых трех – одному быть в мать, другому разниться от матери, третьему – частью в мать, частью в отца, пса Полидоро. Как раз в это время закуковать кукушке и так, чтоб ее слышно было в доме, и прокуковать ей ровно двенадцать раз, а затем вспорхнуть и полететь на развалины замка Чикалы на одиннадцать минут, а оттуда на Скарвайту, а что дальше, о том позаботимся после».
Меркурий записал своей рукой все, что надлежало промыслить сегодня в мире:
...
«Юбке, которую мастер Данезе станет кроить на скамье, быть испорченной. Из досок кровати Константина вылезти и поползти на подушку двенадцати клопам: семи большущим, четырем – малюсеньким и одному – так себе; а что будет с ними сегодня вечером при свете свечи, о том позаботимся после. Чтоб на пятнадцатой минуте того же часа у старушки Фиуруло из-за движения языка, который повернется в четвертый раз через нёбо, выпал третий коренной зуб из правой нижней челюсти, и чтоб выпал без крови и без боли, ибо этот зуб наконец достиг предела своего шатания, длившегося ровно семнадцать лунных месяцев. Чтоб Амброджо после сто двенадцатого серьезного предупреждения наконец приступил к исполнению супружеских обязанностей, но не осеменил супругу на этот раз, а сделал это в другой раз, используя сперму, приготовленную женой с луком-пореем, который он только что ел с просом и винным соусом. У сына Мартинелло пусть начнут пробиваться волосы мужества на подбородке и ломаться голос. Чтоб у Паулино, когда он захочет поднять с земли сломавшуюся иглу, лопнул от напряжения красный шнурок на трусах, а если выругается из-за этого, наказать его сегодня вечером; пусть макароны у него будет пересолены и подгорят, разобьется полная фляжка вина, а если выругается и по этой причине, то промыслим о сем после» [47] .
