Утвержденный императором штат новой полицейской службы состоял из 12 «смотрителей»: 9 из них получали по 600 рублей ассигнациями в год и должны были следить за поведением и высказываниями нижних чинов в банях, на базарах, в трактирах и других заведениях. Трое «смотрителей» с годовым окладом по 3 тысячи рублей должны были надзирал за офицерами. Руководство ими должен был осуществлять управляющий. На этот пост И. В. Васильчиковым был рекомендован коллежский советник, библиотекарь Гвардейского штаба М. К. Грибовский с окладом 6 тысяч рублей в год, который он должен был для конспирации получать в кассе другого ведомства.
С профессиональной точки зрения главным недостатком этой службы было то, что изучение настроений офицерского и рядового состава гвардии намечалось осуществлять вне офицерских собраний и казарм гвардейских полков, что, несомненно, должно было негативно сказаться на количестве и особенно качестве получаемой информации. Без приобретения агентуры и источников информации непосредственно среди офицеров и солдат гвардии трудно — было рассчитывать на создание системы всеобъемлющего контроля за их настроениями. Хотя сразу после создания этой спецслужбы в 1821 году М. К. Грибовский и представил одну из первых записок о тайном обществе, которую А. Ф. Бенкендорф доложил императору, но получить полную и достоверную картину подготовки восстания 14 декабря 1825 года тайной военной полиции так и не удалось. Впрочем, М. К. Грибовский находился в этой должности всего до июля 1823 года, после чего он за свою верную службу был назначен симбирским вице-губернатором.
В результате почти двадцатипятилетних экспериментов Александром I и его ближним кругом была создана малоэффективная политическая полиция, представленная в канун восстания декабристов тремя несвязанными друг с другом и совершенно самостоятельными органами: находящимся на стадии отмирания межведомственным Комитетом охранения общей безопасности (Комитет 13 января 1807 года), более или менее активно работающей Особенной канцелярией Министерства внутренних дел и вновь созданной тайной военной полицией. Ни о каком взаимодействии между ними речь не могла идти, наоборот: между двумя последними шла острая закулисная конкурентная борьба за расположение императора, что отвлекало их от основных обязанностей по выявлению тайных врагов самодержавия.
Деятельность этих органов более или менее теплилась только в двух столицах, в первую очередь в Петербурге, который «кишел шпионами», а на необъятных просторах империи ни одна из этих спецслужб своих местных специальных подразделений не имела. Забегая вперед, приведем нелицеприятную, но справедливую оценку этой системы, которую дал в своем проекте «Об устройстве высшей полиции» в начале 1826 года А. X. Бенкендорф: «События 14 декабря и страшный заговор, подготовлявший уже более 10 лет эти события, вполне доказывает ничтожество нашей полиции и необходимость организовать новую полицейскую власть».
Созданные Александром I органы политического розыска и сыска накануне восстания 14 декабря 1825 года оказались не на высоте своего положения, но это вовсе не значит, что император ничего не знал о зревшем заговоре. Мы уже говорили о присущей российской политической жизни вековой традиции доносительства. В XIX веке ее с блеском поддержали новые «доброхоты» из самых различных слоев русского общества. Для некоторых из них подача властям предержащим «изветов» (доносов) стала главной и неплохо оплачиваемой профессией в жизни. Жизнь, несмотря ни на что, все-таки «прогрессировала».
Доносчику первый пряник?
Первый донос властям, отставному ротмистру и следственному приставу Батурину в ноябре 1820 года сделал юный корнет лейб-гвардии Уланского полка А. Н. Ронов. Он сообщил, что капитан лейб-гвардии Финляндского полка Н. Д. Сенявин, сын выдающегося российского адмирала Д. Н. Сенявина (1763–1831), принадлежит к тайному обществу и пытался завербовать его в члены общества.
Сенявин-младший категорически отверг это обвинение. Поскольку А. Н. Ронов не смог ничем подтвердить своего голословного обвинения, то руководивший расследованием этого дела петербургский военный генерал-губернатор, герой Отечественной войны 1812 года, генерал от инфантерии граф М. А. Милорадович (1771–1825) сообщил командиру Гвардейского корпуса генерал-лейтенанту, князю И. В. Васильчикову: «Ронов — молодой мальчик, а Сенявин оказался прав». В итоге «за поступки, не свойственные офицерскому званию», Ронов в декабре 1820 года был уволен от службы и выслан в город Порхов под надзор полиции. М. А. Милорадович выдал Батурину 700 рублей, «чтобы потчевать уланских офицеров и выведывать, но уланы спокойны и офицеры в истории совсем не участвуют». Министр внутренних дел князь В. П. Кочубей о деле Ронова «имел счастье донести от себя государю императору»
[24].
Широко распространенное в советской исторической науке утверждение, что самодержавие всячески поощряло любого доносчика на его политических противников, таким образом, часто было далеко от истины. Сам факт доносительства был презираем — во всяком случае в офицерской среде, и если он к тому же не подтверждался, вердикт был суров: либо начальство само увольняло лжедоносителя со службы, либо прошение об этом подавало офицерское собрание полка, которое практически всегда удовлетворялось.
Тайной военной полиции во главе с ее заведующим библиотекарем Гвардейского штаба М. К. Грибовским вскоре после ее создания удалось проникнуть в руководящий орган Союза благоденствия — Коренной совет, и Грибовский представил командованию Гвардейского корпуса на этот счет подробную записку. Это была первая, заслуживавшая самого пристального внимания властей информация о тайном обществе, его целях, персональном составе и конкретной преступной деятельности. В записке были перечислены имена заговорщиков, среди которых были хорошо известные императору гвардейские офицеры и штатские лица: Никита Муравьев, Сергей Трубецкой, Павел Пестель, Николай Тургенев, Федор Станка, Михаил Орлов, Вильгельм Кюхельбекер, Михаил Фонвизин и др.
Надо отдать должное профессиональной интуиции и ловкости М. К Грибовского, его несомненным аналитическим способностям и наличию у него определенного интеллектуального багажа. Судя по всему, это был идейный защитник самодержавия, что можно обнаружить в упомянутой записке. — «Русские столько привыкли к образу настоящего правления, при котором живут спокойно и счастливо и который соответствует местному положению, обстоятельствам и духу народа, что мыслить о переменах не допустят».
