Это был не первый и не последний эпизод в истории противостояния ОО с ГЖУ. При ликвидации железнодорожной организации эсдеков все саратовское жандармское начальство получило награды, кроме самого инициатора и «ликвидатора» Мартынова. После ликвидации эсеровской типографии полковник Померанцев стал ставить палки в колеса в процесс дознания, утверждая, что поскольку в городе революционных прокламаций не обнаружено, то дело было Мартыновым сфабриковано, а обнаруженные при ликвидации пачки свежеотпечатанных листовок якобы были охранниками подкинуты заранее. При этом полковник, получив от Мартынова очередную информацию об обстановке в губернии, без зазрения совести спешил поделиться ею с губернатором, выдавая за свою. Пришлось Мартынову сначала докладывать обо всем губернатору, а уж потом начальнику Губернского жандармского управления.
И так целых шесть лет. Правда, Померанцева скоро переведут в Одессу, но его замена будет еще «чище и круче» — в Саратов на лихом скакуне с шашкой в руке «усмирять революцию» приедет грузинский князь Микеладзе! А с Померанцевым Мартынов на тех же ролях встретится несколько лет спустя в Москве. Не так уж велика была колода из ротмистров, полковников и генералов, которую тасовал штаб Отдельного корпуса жандармов!
Как выглядел рабочий день начальника Саратовского охранного отделения?
Подъем по тем временам и не ранний, но и не совсем поздний — в 9.00. Сразу «…осведомлялся о результатах очередного розыска», — пишет Мартынов, не уточняя, как осведомлялся: по телефону или забегал на минутку в канцелярию. «Напившись кофе, принимал уже ждавших очереди служащих: заведующего наружным наблюдением, докладчика по делам канцелярии, приходившего с почтой и с бумагами для подписи — бумаги, которые я сам подготовил за предыдущий день (у меня „писаки“, кроме меня самого, никого не было), и еще двух-трех служащих с экстренными докладами и сообщениями».
После приема ехал на доклад приставов к полицмейстеру. «Приедешь в полицейское управление, усядешься в кресло у стола полицмейстера и слушаешь, что случилось за ночь в Саратове по всем шести участкам». После доклада приставов — получасовая беседа с «милейшим В. Н. Мараки», полицмейстером Саратова.
Потом вместе с полицмейстером, но для конспирации в разных экипажах, ехал на доклад к губернатору. Граф Татищев просил обычно подождать, но иногда приглашал к семейному завтраку, после которого шли доклады Мараки и Мартынова. Начальник охранного отделения формально не подчинялся губернатору, но он был обязан осведомлять его об «общественном настроении» и обстановке в городе. При устном докладе Мартынов употреблял фразу «имею честь доложить Вашему Сиятельству», но ни в коем случае «сообщаю Вашему Превосходительству» — большинство губернаторов почему-то не любили это сухое и независимое «сообщаю». Иногда, за неимением времени, осведомление происходило в письменной форме, и тогда Мартынов обращался к Татищеву с выражением; «имею честь поставить в известность» или «довожу до сведения Вашего Сиятельства».
С доклада губернатору Мартынов возвращался домой и занимался составлением и написанием документов: нужно было привести в порядок агентурные записи, сдать в архив канцелярии адреса, приметы и фамилии фигурантов дел, заполнить тетради секретных сотрудников (встречи, перечень полученных от них донесений, их вклад в раскрытие подполья, сумма вознаграждений и другие учетные данные), переписать их донесения в удобоваримом для служебного пользования виде и т. п. На полях тетради надо было указывать имена и фамилии лиц, на которых агент представил информацию, чтобы потом один из агентов отделения для справок (установщик-разработчик) сделал бы на них подробную установку адресов жительства и места работы, собрал сведения об их занятиях, прошлой и настоящей жизни и т. д.
Проделав всю эту «скучную работу», Мартынов начинал писать отчеты и письма в Департамент полиции о положении дел в местном подполье, о планах революционеров и о намерениях охранного отделения по противодействию этим планам. На это уходило от 2 до 3 часов времени. Надо было спешить, потому что на послеполуденное время обычно были намечены одно-два свидания с секретными сотрудниками. Если встреч с агентурой не было, то тогда возникала необходимость забежать по какому-нибудь делу в губернское жандармское управление.
Часам к 17.00–18.00 начальник попадал снова домой — на этот раз, чтобы пообедать. После этого начиналось время «свиданий» с агентурой — до трех-четырех встреч за вечер. Редкая встреча укладывалась в полчаса — обычно требовалось более часа, чтобы выслушать агента, задать ему дополнительные уточняющие вопросы, проинструктировать о дальнейших действиях и определить линию поведения. И снова домой, чтобы обдумать «на досуге» детали производства срочных арестов и обысков. От 22.00 до 24.00 надо было ждать заведующего наружным наблюдением П. В. Мошкова, который приходил с рапортичками филеров о результатах работы за день. В более важных случаях Мартынов сам отправлялся в канцелярию, где по вечерам собирались все сотрудники наружного наблюдения, чтобы лично выслушать того или иного филера. Через Мошкова или лично начальник ставил задания на следующий день и отпускал всех по домам.
Формально заканчивался рабочий день и у начальника охранного отделения, но он редко ложился спать, не выслушав сообщения по телефону о том или ином обыске или аресте. В среднем рабочий день Мартынова, когда он сам не выезжал на ночные мероприятия, составлял 15–16 часов. (Заметим в скобках, что таким усердием и прилежанием обладали далеко не все жандармские начальники, но все равно служба так или иначе заставляла «вертеться» самого ленивого.)
Иногда Мартынову доставались задачки позаковыристей. Допустим, филеры зафиксировали в городе, что объект наблюдения опустил в почтовый ящик письмо. Они немедленно докладывают об этом начальнику отделения, а тот звонит по телефону начальнику саратовской почты и просит доставить ему из этого ящика всю выемку. Почтовые ящики были в городе пронумерованы, внутри каждого ящика находился мешок. Почтальон открывал ключом ящик, забирал наполненный письмами мешок, вставлял туда пустой, и ехал на почтамт.
Найти нужное письмо в мешке особого труда не составляло — какие-то признаки его — адресат, отправитель и тому подобное — уже были заранее известны. Мартынов осторожно вскрывал конверт и извлекал из него текст письма. Открытый текст никакого интереса для охранки не представлял, поэтому письмо проверялось на наличие тайнописи. Тайнописные сообщения (ТС) тогда были самыми примитивными — для их исполнения использовался в основном лимонный сок, и достаточно было подержать лист бумаги над керосиновой лампой, как текст проявлялся. Как правило, ТС представляла собой шифровку, состоявшую из одной двухзначной и множества четырехзначных цифровых групп. Теперь предстояло текст расшифровать. Мартынову и это не составляло труда: его секретный сотрудник уже обеспечил его ключом к расшифровке — книгой или брошюрой, имевшейся в распоряжении адресата и отправителя. Первая группа из двух цифр обычно означает номер страницы книги. А дальше в каждой четырехзначной группе первые две означают строку, а последние две — место буквы в строке.
Значительно труднее теперь точно воспроизвести «разрушенный» оригинал послания, но и эта работа умельцам из охранного отделения была по плечу. Способный к подражанию почерка писарь переписывал начисто открытый текст, а потом с употреблением лимонного сока и тайнопись. Оставалось вложить в конверт изготовленный дубликат и вернуть его в мешке обратно на почтамт. Обработанный оригинал направлялся в архив Департамента полиции.
