Выражение превосходства на лицах Балабанова и Николенко исчезло и сменилось изумлением. Далее Мартынов сообщил, что он обладает об этой типографии самой полной информацией и вот уже три месяца докладывает в Департамент полиции все подробности о ней.
Лица «железнодорожников» позеленели. Балабанов в наступившей тишине признался, что именно об этой типографии он собирался поведать присутствующим. Тогда начальник охранки стал наседать на него и задавать неприятные вопросы: почему ротмистр, вразрез с инструкцией департамента, не посвятил в это дело его, начальника охранного отделения? Почему и теперь он пришел с информацией в ГЖУ, а не в ОО? Зачем он «залез в чужую епархию» — ведь типография находится в городе, а значит, входит в ведение охранки? Балабанов смешался и отвечал нечто невразумительное, ссылаясь на информацию своего агента. Мартынов закончил «выговор» фразой о том, что если бы он начал таким способом «открывать» в городе подпольные типографии, то его скоро бы убрали с должности.
…И тут мы должны освободить место для рассказа о другом саратовском грузине. Оказывается, не все грузины пошли в меньшевики — некоторые из них оказались по другую сторону баррикад. В апреле 1907 года в Саратов пожаловал новый начальник губернского жандармского управления, полковник князь Микеладзе. Князь начал свою жандармскую карьеру в Баку в начале 1900-х годов, потом попал на Русско-японскую войну, отсиделся в Порт-Артуре до самого падения крепости, схватил «орденок» и звание подполковника. «Это был стопроцентный неуч в деле полицейского розыска. Он совершенно искренно полагал, что своей шашкой… украшенной темляком за военное отличие, он сможет усмирить революцию в Саратовской губернии», — пишет Мартынов. Как такого человека назначили на ответственную жандармскую должность? Ларчик открывался очень просто: его супруга была сестрой супруги начальника штаба ОКЖ генерала Таубе.
Целую неделю отношения Мартынова с Микеладзе были вполне гармоничными. Они бы продлились, вероятно, еще одну-две недели, если бы не подполковник Джакели — еще один грузин, старый друг Микеладзе и теперь его правая рука. Джакели был не из безобидных и простодушных грузин, он был из породы восточных извергов и завистников. К тому же князь предоставил ему полную свободу «усмирять революцию», а сам «озадачился» проблемами светской жизни. Джакели создал вокруг себя ореол либерала, и скоро все саратовские левые стали рассчитывать на его содействие. Кого бы ни арестовывал Мартынов, Джакели всегда находил предлоги уличить охранку в незаконных действиях, и Микеладзе по его совету освобождал одного террориста за другим.
— Ви знаетэ, — говори, он Мартынову, — я асвабадыл этот еврейка. Я пырыгаварыл с ней и убедил ее ны занымаца болше рывалюцыэй. Она дала минэ слова, чито болшэ нэ будэт занимаца тэррарыстическим дэятэлность.
«Бравый грузин, по-видимому, полагал, что он, как некий горный вождь своего племени, призван под развесистым кедром судить и рядить заблудших овец своего стада». Несмотря на чувствительный удар, Мартынов не смог сдержать улыбки.
Но это были лишь цветочки — ягодки ждали впереди.
Дальше начались проблемы с получением ордеров на обыск и арест. Микеладзе пропадал днем и ночью в ресторанах, и получить вышеуказанные документы без его подписи было невозможно. Он категорически запретил «тревожить» его по служебным делам во время застолий и веселья. Как-то Мартынову сильно приспичило, и он послал к Микеладзе курьера за ордером в низкопробный и пользовавшийся дурной славой шато-кабак купца Очкина. Князь вспылил и обвинил Мартынова в том, что тот пытался его скомпрометировать присутствием в кабаке Очкина. Когда начальник охранного отделения на другой день пришел к князю в жандармское управление для объяснений, Микеладзе громовым голосом и с грузинским акцентом закричал:
— Потрудитесь, господин ротмистр, когда разговариваете со мной, стоять смирно! Мартынов попытался объяснить, что он в штатском, но полковник завопил еще громче:
— Потрудитесь не являться больше в управление, я не желаю с вами разговаривать и обо всем подам рапорт командиру ОКЖ!
Рапорт в Департамент полиции и Отдельный корпус жандармов подал и ротмистр Мартынов. В который раз ДП оказался сильнее ОКЖ, и Микеладзе через два месяца убрали и перевели усмирять революцию в Среднюю Азию. Зато Таубе «зарубил» повышение Мартынова. Когда Мартынов как-то появился в штабе ОКЖ, один из адъютантов изумленно спросил его:
— Как он вас не зарубил тогда?
«Теперь я и сам изумляюсь, как это все могло быть, — пишет Мартынов, — а ведь я, описывая эту историю, невольно смягчаю краски».
На замену Микеладзе прибыл полковник Семигановский, с которым Мартынову удалось наладить хорошие, даже дружеские, отношения. Человек очень высокого роста, полковник был чрезвычайно застенчив и немногословен. Он не любил больших шумных компаний, терялся в женском обществе и предпочитал пирушкам охоту. В отличие от своих предшественников, Семигановский, тоже малоопытный в делах политического розыска, стремился восполнить этот пробел и многому научился.
Ко времени прибытия Семигановского в Саратов Мартынов уже настолько уверенно владел ситуацией в городе, что мог вступать с Особым отделом Департамента полиции в дискуссию. Однажды оттуда Мартынову поступило указание произвести по конкретному адресу ликвидацию типографии РСДРП. Мартынов был уверен, что никакой типографии там нет и безрезультатный обыск обернется большими неприятностями, и высказал на этот счет свои возражения. «Девяносто девять процентов начальников политического розыска, — пишет Мартынов, — получив такое требование, бросились бы сломя голову его исполнять, и в ответной бумаге было бы отмечено, что, дескать, по обыску „ничего предосудительного не обнаружено“». Особый отдел снова потребовал произвести обыск, и Мартынов снова ответил мотивированным отказом. Из Петербурга пришло третье грозное указание, и Мартынову пришлось написать объяснение в адрес самого директора департамента. Директор ответил в Саратов указанием немедленно исполнить требование Особого отдела. Исполнили… и ничего не нашли. Впоследствии выяснилось, что Особый отдел действовал на основании информации непроверенного источника.
В Тамбовском губернском жандармском управлении Мартынову, работавшему в 1909 году уже в качестве помощника Поволжского районного охранного отделения, открылись куда более неприятные вещи. В Саратов, куда из Самары был вскоре переведен аппарат РОО, из Тамбова поступили данные о том, что там скоро откроется съезд поволжских организаций эсеров. Мартынов сразу заподозрил что-то подозрительное, вызвал к себе тамбовского секретного сотрудника, от которого и поступили указанные сведения. На беседе с тамбовским «сексотом» (из Козловского уезда) присутствовал поручик Знаменский. Мартынов так описывает встречу на конспиративной квартире:
«За столом сидел, закутавшись в башлык, закрывавший ему половину лица, высокий молодой человек мрачного вида, державший правую руку засунутой за пазуху. Он недружелюбно с нами поздоровался, когда я ему объяснил, что являюсь начальником местного розыска. Приезжий, все так же мрачно насупившись и странно пощелкивая чем-то металлическим за пазухой (будто взводя и опуская курок револьвера) и не вынимая правой руки, стал небрежно и неохотно, как бы выдавливая слова, рассказывать мне, что он является членом Тамбовского комитета Партии социалистов-революционеров…» и что скоро в Тамбов начнут съезжаться ее представители со всего Поволжья, а сам он якобы был вызван в Саратов местным комитетом эсеров. Все было «липой»: и съезд в Тамбове, и наличие в Саратове эсеровской организации, и командировка информатора в Саратов.
