Вторым популярнейшим мылом стало «Детское» — с отпечатанными на нём буквами русского алфавита. Мамы обрели возможность совмещать приятное с полезным: купать детей и одновременно изучать с ними грамоту. А совсем маленьким детям нравилось мыло «Шаром», его можно было катать, как мячик.
Другим популярным брокаровским продуктом стала помада, но не та, которой красят губы, а та, которой мазали волосы. Сейчас показалось бы странным нарочно жирнить свой кудри, а сто с лишним лет назад, когда люди мылись в лучшем случае раз в неделю, это было вполне логичным. Ведь волосы естественным образом салились и издавали неприятный запах, поэтому их сразу смазывали отдушенным жиром, это облегчало укладку и позволяло скрыть то, что голова давно не мыта.
Брокар придумал объединять помаду, одеколон, мыло в набор — несколько продуктов с одним запахом и в красивой упаковке. Стоил такой набор дешевле, чем три продукта по отдельности, и это повышало спрос.
На Всероссийской выставке 1882 года, как мы уже упоминали, Брокар устроил себе такую рекламу, что долго Москва говорила только о нём: целый фонтан из одеколона! Посетители выставки норовили налить этого одеколона в принесённые с собой пузырьки, окунуть в фонтан платок, а некоторые даже пиджаки мочили!
Когда Москву посетила дочь императора Александра II Мария Александровна, герцогиня Эдинбургская, приглашённый на приём Брокар преподнёс ей диковинный букет: все цветы в нём были из воска и каждый пах так, как полагается пахнуть живому цветку. Молодая женщина была в таком восторге, что сделала парфюмера своим личным поставщиком. Теперь уже и светские львицы не обязательно выписывали духи из Парижа, а вполне могли купить брокаровскую «Персидскую сирень» со ставшим очень модным тяжёлым приторным ароматом.
Поначалу Брокар варил мыло в помещении бывших конюшен рядом с фабрикой «Красная Роза», но с расширением производства отстроил собственную фабрику — на углу Мытной улицы и Арсеньевского переулка. Здания сохранились, но после национализации производства фабрику зачем-то выселили из исторического здания, переведя в соседнее. Однако душистую продукция она выпускает до сих пор и зачастую по старым брокаровским рецептам.
Мытная улица у Серпуховской заставы смыкается с Люсиновской, Большой Серпуховской и Подольским шоссе.
Главная достопримечательность Б. Серпуховской и примыкающей к ней Павловской улицы — богоугодные заведения. Земля здесь была относительно дёшева, вот благотворители и выбирали эти места. В 1896 году открылся дом призрения купчихи Татьяны Гурьевой, пожертвовавшей более трёхсот тысяч рублей на это благое дело.
Теперь в здании — ожоговый центр Института хирургии имени А. В. Вишневского (№ 27). Рядом — принадлежащее этому же институту и сильно перестроенное здание Третьяковской богадельни для слабоумных. Средства на его строительство и содержание оставил П. М. Третьяков: его сын Михаил оказался душевнобольным. В оригинале богадельня была очень красива, она напоминала Псковский кремль.
На Большой Серпуховской, 31, находилось общежитие братьев Ляпиных для студентов университета и учеников училища живописи и ваяния — перестроенный склад.
Но самой первой больницей, выстроенной на Серпуховской, стала Павловская. С её постройкой связана весьма драматическая история: когда Екатерина Вторая приехала в Москву для коронации, вместе с ней был наследник престола, маленький Павел, который внезапно заболел. Екатерина очень разволновалась и дала обет в церкви, если наследник выздоровеет, обязательно построить в Москве больницу и церковь. Церковь, в Замоскворечье, мы уже видели, а больница — здесь.
Под больницу отвели усадьбу бригадира А. И. Глебова с обширным парком и прудами, но с довольно ветхими строениями. Глебов не мог отказаться от сделки, так как к тому времени был должен казне более двухсот тысяч рублей. Все строения усадьбы были отремонтированы, и уже осенью 1763 года начался приём больных. Тогда здесь было всего лишь 25 кроватей. В объявлении об открытии больницы говорилось: «.. Неимущие люди мужеска и женска пола как лекарствами и призрением, так пищею, платьем, бельём и всем прочим содержанием довольствованы будут из собственной, определённой от Его Высочества, на суммы, не требуя от них платежа ни за что, как в продолжение болезни их там, так и по излечении». О числе принятых и выбывших больных положено было доводить до всеобщего сведения сообщением в газетах. А чтобы не забывалось событие, ставшее причиной возникновения этой больницы, была отчеканена медаль с изображением будущего царя и надписью: «Свобождаясь сам от болезней, о больных помышляет».
Однако уже через год выяснилось, что помещений не хватает, а простого ремонта старой усадьбы было недостаточно: здания нуждаются в перестройке. Больницу перестраивали много раз, сохранившееся главное здание стало последним творением великого Матвея Казакова. Правда, архитектор прожил ещё много лет. Дело было в другом: Казакова обвинили в растрате. На самом деле вина престарелого архитектора заключалась лишь в том, что он недостаточно бдительно проконтролировал одного из недобросовестных смотрителей, но разбирательство и суд подорвали его уже не слишком крепкое здоровье, и Казаков подал в отставку и уехал в Рязань. Там он умер, получив страшное известие о пожаре в Москве.
Больница строилась и после, и теперь это огромный сложный комплекс, состоящий из 30 корпусов, раскинувшихся на территории в 13 га. Здесь трудились многие врачи, вошедшие в историю медицины, в том числе доктор Гааз, сделавший своим девизом слова «Спешите делать добро!».
Фёдор Петрович Гааз (1780–1853), настоящее имя Фридрих Иосиф, родился на юге Германии в семье аптекаря, сумевшего дать детям хорошее образование. Гааз учился в католической церковной школе, потом в Йенском университете изучал математику и философию, а затем в Венском университете окончил курс медицины, специализируясь на глазных болезнях. Успешно вылечив находившегося в Вене русского вельможу Репнина, Гааз по приглашению благодарного пациента отправился с ним в Россию и с 1802-го поселился в Москве, быстро приобретя известность и практику. Назначенный в 1807-м главным врачом Павловской больницы, Гааз в свободное время лечил больных в богадельнях, приютах, за что был награждён Владимирским крестом 4-й степени, которым очень гордился.
В качестве военного врача Гааз участвовал и в войне 1812 года, был под Парижем, а после окончания войны вышел в отставку и отправился на родину. Но там ему быстро стало скучно, и он снова вернулся в Россию, которую успел полюбить всей душой. Фёдор Петрович поселился в Москве и, занимаясь частной практикой, стал одним из известнейших врачей и очень богатым человеком, обладал огромным домом на Кузнецком мосту и роскошным выездом — каретой, запряжённой четвёркой белоснежных рысаков. В подмосковном Тишкове (Пушкинский район) Гааз купил имение в 100 душ крепостных и устроил там суконную фабрику.
Жизнь его круто изменилась в 1825 г., когда он был назначен главным врачом московских тюрем, а в Бутырской пересыльной тюрьме вспыхнула эпидемия тифа. Условия, в которых содержались заключённые, ужаснули Гааза. С этого момента и до самой смерти он посвятил себя одному делу: по возможности облегчить жизнь заключённых и особенно попавших в тюрьмы детей. Он добился облегчения веса кандалов, того, что их стали изнутри обшивать мешковиной; по его настоянию колонны ссыльных, отправляемых из Москвы в Сибирь, перестали приковывать к железному пруту.
