Приобщение было лишь началом трудного восприятия ценностей цивилизации, приспособления к ним и выработки собственной системы подобных ценностей. Литва вошла в восточную часть центрально-европейского ареала, который Генрик Самсонович назвал «диким западом» средневековой Европы. На этом «диком западе» Литва была наиболее удаленным от культурных центров и отсталым медвежьим углом. Таково было положение Литвы в западноевропейской цивилизации. Во времена, когда Литва приняла крещение, сама эта цивилизация, по словам Иоганна Гейзинги, переживала осень, оставив позади все иные цивилизации и став лидером всемирной истории. Спустя столетие после 1387 г., Христофор Колумб высадился в Америке. Началась эпоха колониализма, сделавшая большинство цивилизаций объектом эксплуатации со стороны европейцев. Литва приобщилась к Европе все-таки в качестве субъекта, пусть и последнего.
Позицию субъекта обеспечило Литве ее государство. Государственная организация выдвинула приоритет политических нужд, и эти нужды волей-неволей сделались осью, координирующей все иные потребности. Политическая культура Литвы, ставшая европейской до окончательного крещения страны, выполнила роль фермента в процессе европеизации всех других культурных сфер. Государство привлекло к страну католическую Церковь, создало культурный феномен канцелярий, целенаправленными правовыми рецепциями форсировало развитие сословных структур со всеми /481/ вытекающими последствиями. Когда в Европе началась реформация, Литва уже была, хотя бы поверхностно, европейской. Этой европеизации еще многого недоставало, однако она тем не менее происходила. Литовские дворяне и мещане свои самые важные дела решали на бумаге, в судах Литвы споры решались на базе тех же категорий, в храмах совершалась та же литургия, мышление оперировало теми же понятиями, ценностями и теми же суевериями, что в Польше и Германии. Там всего этого было больше и лучшего качества, но речь шла о разновидностях одной и той же кондиции. Литовские дворяне и мещане ощутили себя католиками («христианами» – не схизматиками и не мусульманами), т. е. европейским народом. Когда начались войны с Россией, литовским «верхам» пришло в голову объявить против нее в других странах Европы крестовый поход, как это делали ливонские немцы.
За 100–150 лет Литва освоила образ жизни, регулируемый письменностью, ввела, пусть и не полностью, преподавание свободных искусств, создала зрелую систему феодального права, восприняла художественные принципы готики, обрела национальную хронику, научилась обращаться с латынью – языком международного общения и науки, начала развивать религиозную письменность на родном языке, овладела, пусть на самом низком уровне, европейской философской терминологией и христианским мировоззрением. Это, правда, было совершено лишь в среде правящего меньшинства, но это был перелом, а если говорить о быстроте свершений – это был прыжок. Так быстро подобное не происходило ни в одной европейской стране, и результат прыжка является литовским историческим феноменом. Однако была у этого феномена и оборотная сторона. Условия, позволившие Литве воспользоваться достижениями эпохи позднего средневековья и гуманизма (которыми в свое время не располагали другие народы Европы), направили освоение этих достижений по искривленному направлению поспешного творчества. Возможности освоения превратились в возможность утраты общественного положения собственным языком. Литовская модель европейской культуры создавалась на основе чужих языков (русинского, позже – польского). Несмотря на это, когда на сословном уровне возникло литовское национальное самосознание, эта модель все-таки была создана. Литва завоевала положение субъекта в западно-европейской цивилизации, стала монадой европейской цивилизации. /482/
6. Отражение первых ударов
объединенной России
а. Попытка разорвать персональную унию
Казимира, проведшего большую часть жизни в Польше, смерть застала в Гродно (7 июня 1492 г.). Предсмертная агония была очевидной, и ее исход не застал врасплох раду панов. Находившиеся при умирающем великом князе Вильнюсский епископ Альберт Табор (утвержденный папой 11 июня 1492 г.), вильнюсский воевода Николай Радзивилл из Гонёндзи Старший (1491–1501) и многоопытный тракайский воевода Петр Мантигирдович (1491–1497) объявили, что отец избрал своим наследником королевича Александра. Казимир еще в 1478 г. условился с радой панов, что Литовский престол останется за его потомками. Родившийся в 1460 г., воспитанный учителями большой эрудиции Яном Длугошем и Филиппом Калимахом, четвертый сын Казимира I был уже зрелым человеком. Прибыв в Вильнюс, он сразу окунулся в заботы регента.
Александр II (первым считался Витовт Великий) должен был воплотить в жизнь стремления рады панов, не довольной общим монархом. Государственные институты работали слаженно. В воеводства были разосланы письма с приглашениями прислать по несколько представителей для выборов великого князя. Выборы были намечены на 20 июля, и их результат долженствовал означать одобрение избрания формирующимся литовским сеймом, а заодно юридически подтвердить уже сложившиеся прерогативы рады панов. Оппозиция отсутствовала, кандидат был провозглашен великим князем и в скором времени возведен на престол. 6 ав- /483/ густа Александр II, пусть неохотно, но подтвердил привилей стране, объявляющий о праве рады панов решать вопросы внешней политики и дозволяющий членам рады панов выражать свое мнение, даже противоречащее правителю. Этим шагом литовская аристократия юридически застраховала собственную власть и, отказавшись от персональной унии, улучшила свою позицию перед лицом Польши. Полякам было заявлено, что Казимир прочил в их короли старшего брата Александра Иоанна-Альберта (род. в 1459 г.). Под нажимом Александра и при слабом сопротивлении польской знати Иоанн-Альберт вскоре был избран королем Польши.
Персональная уния была разорвана без отказа от общей династии и при условии признания вотчинных прав этой династии на Великое княжество Литовское. По сути это не противоречило политическому союзу с Польшей, в чем, кстати, была заинтересована и сама литовская знать. Однако избранный ею правитель, обязанный упрочить положение Литовского государства, этим замыслам не соответствовал. Выросший в польском окружении, воспитанный Яном Длугошем, Александр II воспринимал политические связи Литвы и Польши в плоскости аннексионистских притязаний последней и полагал Иоанна-Альберта своим сюзереном. Последний не преминул возобновить формулу верховного князя Литовского в своей титулатуре и считал себя вправе указывать младшему брату. Такое воплощение династической унии (как политического союза) обоих государств, без сомнения, таило угрозу для суверенитета Литвы. Однако теперь уже действовала рада панов с юридически оформленными правами, и это мешало вернуть страну к положению, характерному для «долуцкого» периода Витовта Великого и времени правления Сигизмунда I. Вассальные склонности Александра II стали ограничены кругом его личных дел. Усердно скрываемое взаимонепонимание несколько напоминало первые годы правления Казимира I.
Большими дарованиями Александр II не отличался. Возникшие вскоре сложности обнаружили в нем явный недостаток энергии и неоправданную медлительность. Однако это не был лентяй на троне, а детство и юность, проведенные в университетском Кракове, воспитали в нем вкус не только к роскоши, но к наукам и изящным искусствам. Страна скоро почувствовала преимущества постоянно действующего института великого князя. Если привилеи, дан- /484/ ные Казимиром некоторым землям государства, обычно призваны были решить политические задачи и отвечали местным особенностям и порядкам, то Александр скорее отзывался на потребность в назревших переменах (привилеи землям Жямайтии 1492 г., Волыни 1501 г., Витебска 1503 г.). Подобная последовательность местных привилеев обозначала процессы создания сословных структур и государственной интеграции: именно в привилее Волыни 1501 г. великий князь впервые пообещал предоставить всей стране общее единое право. Сдвинулись с места забытые Казимиром дела о спорах каунасских мещан с ганзейскими купцами. Мирный период второй половины XV в., подстегнувший внутреннюю колонизацию, заложивший основы сети местечек и усиливший малочисленные города страны, в лице Александра II дождался правителя, осознавшего экономические задачи своего времени. Магдебургское право было предоставлено или возобновлено Дрогичину (1498 г.), Полоцку (1498 г.), Киеву (1497 г.; в 1498 г. подтверждено признанное Казимиром городское самоуправление), Гродно (1496 г.), Минску (1499 г.), Мельнику (1501 г.), Бельску (1501 г.), Высокой (1503 г.), Левкову (1503 г.), Лосичам (1505 г.), Вортелю (1503 г.), Порозову (до 1503 г.), Волковыску (до 1506 г.). Были подтверждены магдебургии Вильнюса (1492 г.), Каунаса (1492 г.), Бреста (1495 г.), Луцка (1497 г.; полученная в 1432 г. не прижилась), Литовижа (1501 г.), Сурожа (1501 г.). В Вильнюсе в 1505 г. был возведен дом для иноземных купцов (в основном из России), что позволило лучше их контролировать. Возле замка был построен мост через Вильняле. Смоленск в 1500 г., по примеру Вильнюса, был освобожден от таможенных пошлин во всем Великом княжестве Литовском. Однако у Александра II не было перспективного взгляда на развитие и потребности городов. Наглядно говорит об этом изгнание евреев: нарушив денежный баланс страны и обрушив множество человеческих судеб, великий князь был вынужден вернуться к исходной точке. Склонность к роскоши и мотовству частично уравновешивалась способностью Александра к упорядочению финансов, умением вызвать заинтересованность подданных в том, чтобы денежные поступления увеличивались. В последние годы правления Казимира казной великокняжеского двора (только что созданной) ведали привезенные из Польши высококвалифицированные люди: Эразм Цёлек, Станислав Коварский, Станислав Миляновский. Когда Александр стал еще и королем Польши (1501 г.), литовские и польские счета велись по отдельности. По неполным данным годовые доходы государственной казны на рубеже XV–XVI в. составляли около 60 тыс. коп грошей и /485/ не уступали доходам польской казны. Вклад городов и местечек был еще невелик: пошлины, корчмы и налоги давали около 12 тыс. коп грошей, между тем великокняжеские поместья приносили 34,5 тыс. коп грошей (корова в то время стоила около 30 грошей). Средства, которыми распоряжались казначеи (подскарбии) страны не превышали 20 тыс. коп грошей. Александр II оценил важность чеканки монет (эта регалия гарантировала правителям постоянную прибыль) и проник в эту сферу еще при отце в качестве его заместителя (в начале последнего десятилетия XV в.). Поскольку Литва не обладала залежами благородных металлов, эти металлы было запрещено вывозить из страны. Попечением Александра в Вильнюсе начал постоянно действовать монетный двор. Когда приступили к чеканке денег, точно соотнесенных с грошами (динарии с монограммой А), и литовских полугрошей, было гарантировано преимущество собственной валюты. Пожелание Польши уравнять литовский и польский гроши отклика не получило. Литовских грошей, на четверть более дорогих, за один золотой (флорин) давали 22 (иногда – 24) вместо 30 польских. Заведовали монетным двором Иоанн Литавор Хрептович, позднее князь Михаил Глинский, которым Александр доверял. Техническими руководителями были немцы из Польши Генрих Слакер, с 1496 – Ульрих Хозий.
