«В восемнадцатом веке механик-самоучка И. П. Кулибин разрабатывал модели мостов с замечательными механическими свойствами, механик И. И. Ползунов изобрел паровой двигатель, в девятнадцатом веке член Российской академии Б. С. Якоби изобрел гальванотехнику и построил первую моторную лодку с электродвигателем, инженер П. Н. Яблочков создал дуговую лампу, а A. Н. Лодыгин изобрел угольную лампу накаливания, А. С. Попов изобрел и первым использовал радиоприемник, H. Е. Жуковский создал теорию аэродинамики, был теоретиком воздушных полетов».
С существованием такой традиции, в которой неграмотные крестьяне делают важнейшие открытия современности, советская система рассчитывает на способности своих ученых. Они не связаны какой-либо догмой. Они освобождены от обязательств писателей и художников, которые принадлежат к привилегированной части общества только до тех пор, пока их творчество совпадает с линией партии. Есть антипартийное искусство и антипартийная литература, но как может существовать антипартийная наука?! Ученые могут принять то, что им предлагает государство, без кризиса сознания. Иногда им приходится появляться на партийных мероприятиях, но газеты и журналы, которые они читают, стоят вне марксистско-ленинской доктрины. Они ничем не связаны по природе своих занятий.
Помимо этого, в настоящее время существует научный обмен между Востоком и Западом. Ученые в США знают о программах в России, знают, кто над чем работает, принимаются как должное трудности (или возможности) проведения теоретических исследований, вторжение (или его отсутствие) требований безопасности в личную жизнь ученого. Советские ученые посещают все больше научных конгрессов, предоставляющих возможность для обсуждения проблем науки и ученого в двух разных системах, а также дающими возможность дезертировать. Между учеными существует солидарность, которая переходит национальные границы, подтверждая мысль Маркса о том, что один класс в разных странах может быть связан сильнее разных классов в одной стране. Маркс имел в виду рабочих, но ученые лучше доказывают это утверждение.
К кому американский ученый чувствует большую близость: к сотруднику ЦРУ, который проверяет его на детекторе лжи; к представителю компании, который говорит, что на новый проект не будут выделяться средства только потому, что он не станет новым продуктом; к ректору университета, который увольняет преподавателя, потому что он не напечатал статью; или к советскому ученому, работающему над той же проблемой, которого он встретил на международной конференции? А благодаря миграции, которая происходила последние пятнадцать лет, близость в науке может принять и другой характер. Например, на недавней научной конференции в Женеве встретились советский и американский ученые, они разговорились и в итоге обменялись адресами. У них была одинаковая фамилия — Рейнхарт. Оба были родом из Лейпцига. Оказалось, что они троюродные братья. Русский недавно навещал их восьмидесятилетнюю тетю, живущую в Восточной Германии. Эти люди с одинаковым происхождением и воспитанием в какой-то момент просто разошлись в разные стороны.
Американские ученые часто указывают на большое количество проводимых в СССР теоретических исследований. (Только треть исследований относится к техническим отраслям и прикладной науке, две трети носят теоретический и фундаментальный характер.) Рассказывают — хотя это может быть и выдумкой, показывающей тем не менее, что для советского правительства не существует странных проектов, — что один советский ученый работает над созданием двигателя, который будет использовать в качестве энергии ход времени. Он продолжает свои исследования, несмотря на критические статьи, появляющиеся в «Правде» и говорящие о том, что его «научная фантастика» подрывает престиж советской науки.
Такие истории досаждают американским ученым, которым приходится продавать свои проекты коммерческим фирмам или правительству. Получая деньги, они имеют дело с практичными людьми, которые не во всякий проект станут вкладывать деньги.
В США есть ученый, который добивается субсидий тем, что звонит по междугородной связи своему руководству и говорит: «Что вы делаете с нашим атомным проектом? Ах, он вам не нужен. Хорошо, мы продадим его русским».
Боязнь того, что русские получат какой-либо проект из-за ошибки правительственного чиновника, стала основным стимулом развития американских научных программ. Не так давно адмирал Риковер сказал, выступая в Аннаполисе, что, если бы в правительстве узнали, что русские отправляют своего человека в ад, ему, адмиралу Риковеру, предоставили бы полную свободу действий, чтобы первым туда попал его человек.
С другой стороны, русские ученые часто бегут на Запад из-за своих эксцентричных взглядов, не соответствующих советскому обществу. Один венгерский ученый любил проводить спиритические сеансы. В условиях «народной демократии» это крайне недостойно ученого. Сейчас он работает на известную американскую компанию, которая поощряет его увлечения и даже купила ему все необходимое для проведения сеансов.
Однако основной поток ученых направлен на Восток, во многом благодаря тому, что Советский Союз известен как лучшее место для деятелей науки. Совсем по-другому дело обстоит для еще одной привилегированной части русских — интеллигенции и военного персонала. Один из представителей ЦРУ сказал автору этих строк: «У нас есть целый список агентов советских разведывательных служб, которые пришли к нам, принеся много ценной информации. О некоторых из них мы до сих пор не говорим».
Эти люди живут в Москве в роскоши, пользуясь теми же благами, что и ученые и художники. Но они живут и в постоянном страхе. Всегда рядом очередная чистка, и нет ничего опаснее, чем работа советского офицера разведки. Благодаря характеру своей деятельности они знают все о недостатках своей страны. Они профессиональные детективы, имеющие досье на всех политических деятелей, они безмолвные свидетели оргий, взяточничества, борьбы за места у власти — всего того, что существует во всех российских режимах начиная со времен Ивана Грозного.
Таким образом секретные службы воспитывают собственных перебежчиков, которые могут сомневаться в разумности побега на Запад, но, благодаря доступу к секретной информации, имеют лучшее представление о жизни в капиталистическом обществе.
Александр Орлов, офицер НКВД, руководивший советскими операциями в Испании, дезертировал на Запад в 1938 году. Он описал неуверенность офицеров советской разведки в своей жизни, что толкает их на дезертирство. Выступая перед комитетом сената, он сказал, что «когда они начинали работать, то честно служили своей стране — они были патриотами. Но десятилетия убийств невинных людей, уничтожение Сталиным всех, кто знал о его преступлениях… создало такую атмосферу, что каждый офицер, в то или иное время, особенно во время чисток, был бы счастлив уйти со службы и начать жизнь сначала. Говорят, что жизнь летчиков коротка, но жизнь офицера МВД еще короче».
Орлов говорил, что он дезертировал после того, как все его руководители были репрессированы. У него был отличный послужной список: руководство партизанскими отрядами во время Гражданской войны, руководство контрразведкой Красной Армии, руководство отделом НКВД, он был «серым кардиналом» республиканцев в Испании — и все-таки он не чувствовал себя в безопасности от репрессий. «Я получил приказ отправить в Россию одного из своих помощников, человека, которого награждал лично Сталин, человека, который совершил много подвигов. В Россию его вызывали для того, чтобы он доложил о ходе Гражданской войны в Испании. Прошел месяц, а от него не пришло ни одного письма. Мои подчиненные часто собирались и говорили: „С ним, наверное, что-то случилось, он ведь был честным человеком, как вы думаете?“ Они все были мрачны».
