Когда перебежчик отказался вернуться, советский посол приказал посадить его жену под арест на территории посольства. Австралийское Министерство иностранных дел предъявило советскому послу ноту протеста и передало письмо от Петрова, в котором он просил предоставить ему свидание с женой. Министерство предлагало устроить встречу. Посол показал это письмо его жене и пытался заставить ее написать следующий ответ: „Я боюсь попасть в ловушку“.
19 апреля в аэропорт Мэскот привезли стройную блондинку, которую сопровождали два курьера. К этому времени она была известна из австралийской прессы, и толпа, собравшаяся в аэропорту, кричала ей, чтобы она не ехала в Россию, так как там ее наверняка расстреляют. Петрова провела в самолете одну ночь, полную страха и неуверенности. В докладе говорится:
„Хотя миссис Петрова была гражданкой другой страны и работала в иностранном посольстве, она, как и любой человек на территории Австралии, находилась под защитой нашего закона. Правительство Австралии наблюдало за тем, чтобы ее не увезли за пределы Австралии против ее воли, и по этой причине командиру самолета было приказано узнать ее решение, а действующего руководителя Северной территории мистера Лейдина попросили поговорить с ней, когда она прибудет в аэропорт Дарвина (промежуточная остановка на пути в Москву). Командир поговорил с ней во время полета и по радио доложил в Канберру, что у него сложилось впечатление, что она хочет остаться в Австралии, но боится принять окончательное решение, и что она сказала ему, что ее охрана была вооружена“.
Когда самолет приземлился в Дарвине, советские охранники были разоружены, для чего австралийцы применили силу. Мистер Лейдин, встретившийся с Петровой, нашел ее в состоянии неуверенности и паники — она думала, что ее муж мертв, и боялась, что, если останется, ее родственникам в СССР причинят вред; она боялась попасть в ловушку и не понимала, что происходит.
За несколько минут до вылета самолета в Москву Петрову удалось поговорить с женой по телефону. Он сказал ей, что здоров, что ушел из посольства из-за кампании, развернутой против них, и что от нее избавятся, если она вернется в Россию. Сзади нее стояли неповоротливые охранники, слушавшие разговор.
Госпожа Петрова попросила, чтобы ее оставили наедине с Лейдином, которому она сказала, что остается. Самолет полетел в Россию с двумя охранниками и пилотом. Если в дезертирстве семьи и можно было усмотреть достоинство, то это относилось именно к ней, поскольку она разрывалась между любовью к стране, заботой о родственниках и долгом перед мужем.
Если бы Петрова вернулась в Россию, против нее скорее всего были бы приняты суровые меры. Можно привести пример перебежчика, который вернулся в СССР, Анатолия Барзова. Он в 1948 году на самолете перелетел в американскую зону Австрии со своим другом Петром Пироговым. Через четыре месяца им разрешили поехать в Соединенные Штаты. „Правда“ объясняла их отсутствие тем, что они совершили вынужденную посадку на территории американской зоны Австрии из-за нехватки горючего.
Как только друзья оказались в США, к ним обратились представители советского посольства, которые обещали им безопасное возвращение в СССР. В то время послом и резидентом НКВД в США был Александр Панюшкин, один из лучших советских агентов, когда-либо работавших в Америке. Панюшкину удалось убедить Барзова в том, что, хотя он совершил преступление против государства, его в случае возвращения осудят всего на два года тюремного заключения. Если он уговорит Пирогова вернуться с ним, то приговор будет условным.
У Барзова в России остались жена и четырехлетний сын. Он был уверен в том, что предложение Панюшкина искреннее. Барзов встретился с Пироговым, показал ему паспорт, выданный в советском посольстве, и сказал, что документы были готовы и для него. Он хотел узнать, почему Пирогов отказывается вернуться с ним.
Пирогов объяснил: „Я заключил контракт на написание книги и получил от них много денег, поэтому я не могу вернуться в Советский Союз до тех пор, пока не выплачу долг“.
Барзов ответил: „Я тоже пишу, но моя книга будет гораздо лучше тех, которые эмигранты пишут в Америке о России“.
„Можешь не беспокоиться о своей книге, — сказал Пирогов. — Они напишут ее за тебя. Ты ее подпишешь, а через несколько месяцев автора книги уже не будет в живых. Они убьют тебя“.
„Ну, через пять или десять лет ты тоже окажешься там, — возразил Барзов. — Я буду на свободе, а ты займешь мое место в тюрьме, куда я иду сейчас“.
Барзов открыл пачку папирос „Казбек“, но Пирогов, со словами „У меня свои“, вытащил пачку американских сигарет. „Ты уже думаешь, что они твои, — сказал Барзов с усмешкой. — Ты уже считаешь себя американцем?“
„Нет, — ответил Пирогов, — я еще не американец, но я пытаюсь стать им“.
„Чепуха“, — закончил полемику Барзов.
Он вернулся домой, и о нем ничего не известно. Владимир Петров писал в своей книге „Империя страха“
[24]:
„В 1950 году, когда я приехал в Министерство внутренних дел, мой коллега Иголкин, работавший в отделе СК (Советские колонии, чьей обязанностью было докладывать в Москву о действиях советских официальных лиц), рассказал мне о возвращении Барзова и сказал, что он допрашивает его в тюрьме на Таганке. Иголкин несколько раз беседовал с Барзовым, который предоставил массу ценной информации. Он свободно разговаривал и охотно описывал свое пребывание в руках американцев, надеясь заработать этим прощение или хотя бы возможность увидеть жену и сына. Иголкин так описывал мне это: „Когда я вхожу к нему, он смотрит на меня как собака, виляющая хвостом в надежде получить кость“. В тюрьме Барзова держали восемь месяцев из-за того, что у него было много информации, а высокопоставленные офицеры МВД хотели уточнить некоторые моменты в его рассказе.
Ему, конечно, никто не сказал, что его приговорили к смертной казни еще тогда, когда он был в Америке. Когда они закончили допросы, его расстреляли, так и не дав увидеть жену и сына“.
Капитан Николай Федорович Артамонов представляет собой выдающийся пример советского перебежчика, которому ничто не угрожало, но он бежал на Запад, когда понял, что коммунистическая система не работает. У капитана Артамонова был неподдельный интерес к системе, которую он покинул. Когда он дезертировал в возрасте тридцати одного года, это был один из лучших офицеров советского военно-морского флота. В 27 лет он стал командовать эскадренным миноносцем Балтийского флота, в это время о нем писали в „Красной звезде“ и „Советском флоте“. В статьях отмечали его успешную службу, хорошую подготовленность к борьбе с подводными лодками, отличную партийную работу, проводимую им среди подчиненных.
Его корабль был одним из двух эсминцев Балтийского флота, которые выбрали для официального визита в Копенгаген. Он дезертировал в июне 1959 года в Гдыне, в Польше, где обучал индонезийских моряков противолодочным операциям.
В речи, с которой Артамонов выступил перед Комитетом по расследованию антиамериканской деятельности, он сказал: „Я пришел в Соединенные Штаты Америки не из-за связей с иностранными разведками, потому что у меня нет таких связей. Я сделал этот шаг и не из-за угроз возмездия за что-то, что я сделал, — в мой адрес не поступало таких угроз. Напротив, советские власти хорошо относились ко мне, и передо мной было блестящее будущее, так как меня характеризовали как одного из лучших молодых офицеров советского ВМФ. Мое дезертирство не подсказано ни мыслями о большой материальной выгоде, ни соображениями безопасности, ни желанием обеспечить себе легкую жизнь, так как, чтобы попасть сюда, я оставил все, что обещало мне блестящую карьеру.
