Пухлая кисть легла под лампу. Следом немедля упала длинная и холеная. Майор долго сомневался, но, в конце концов, дал добро.
Триумвират принял решение.
* * *
Декабрь 2033-го, Самара
Его путь лежал через руины. Новички наивно полагают, что они безмолвны. Гнетущую тишину разбавляют лишь редкие завывания тварей, эхо выстрелов и далекие вопли бедолаг. Брехня.
Подточенные годами и непогодой дома продолжают рассыпаться – медленно, но верно. Где-то падают небольшие куски, где-то оседают целые стены. Порой кажется, будто в паре кварталов великаны играют в бабки. Стук, шуршание и грохот не смолкают ни днем, ни ночью, о тишине можно только мечтать. Услышите, что Самара – город костей, знайте – скелеты под ногами тут ни при чем.
С высоты зимний город похож на ошметки грязного пенопласта, расстрелянного в упор крупной дробью. Внизу же больше напоминает каменоломню. Взрывная волна слизала крыши, тепловая дотла выжгла бетонные коробки на два-три этажа вглубь. Обломки засыпали улицы, похоронив под собой железные гробы – автомобили.
Шагая по завалам, Спас старался не забывать, что топчет останки тех, кого не так давно знал. С кем учился, работал, пил кофе, дружил, ссорился, мельком виделся по пути на службу. Эти воспоминания – бесполезный балласт, но они удерживали в душе старого бродяги остатки умершего мира, а вместе с ними – и крохи человечности. Те же, кто отторгал их, забывал прошлое и погружался в хаос настоящего, быстро кончали как дикари с Безымянки. Или хуже.
Один умник сказал: любить поверхность можно только из-под земли. Золотые слова. Лишь последний балбес найдет в черно-сером рябящем мусоре красоту и притягательность. Спас как раз из таких, но его толкнула наружу нужда, а не ветер в голове или шило пониже. Он рискует, чтобы его ребенок жил в достатке и каком-никаком уюте. И видит этот ужас каждый день, чтобы ей не пришлось столкнуться с ним. Никогда.
Разглядывая диковинные следы на снегу, мужчина думал о дочери. Восемнадцать стукнуло, а детство все не выветривается. Сталкером стать мечтает, наружу просится… Дуреха. Видела бы, что там творится. Но не увидит. Спас скорее умрет, чем это допустит.
– Папа?
Добытчик вздрогнул и оглянулся. Казалось, пустоглазые дома вот-вот схлопнутся и раздавят чужака, посмевшего вторгнуться в их вотчину, разорвут на части гнутой арматурой.
– Ты уже вернулся?
Звонкий родной голосок звучал отовсюду. Галлюцинация? Здесь возможно всякое. Спас облизнул губы и выдохнул:
– Где ты? Покажись!
– Привет, пап!
Позади хрустнуло. Мужчина резко обернулся и вскинул «Сайгу». У арки стояла Арина – его девочка, его солнышко, его последняя причина жить. Красавица с пушистыми волосами цвета свежего имбиря, густыми бровями и вздернутым носиком. В серых джинсах, толстовке и вязаной шапочке – самых модных во всей подземке, каких ни у кого еще нет. Да, пришлось топать аж в торговый центр на окраине, под крышей которого свили гнезда нетопыри. Вернулся чудом, но чем не рискнешь ради подарка дочери.
– Кроха? – изумленно пролепетал сталкер.
Кроха – ее прозвище. В мать пошла: метр шестьдесят и худенькая, как тростинка.
– Папа, ты уже вернулся? – тем же тоном спросила она. – Что нового? Как сходил?
Спас тряхнул головой и часто заморгал. Во рту пересохло, сердце билось все медленнее – как перед сном. Арина осторожно шагала к нему, держа руки в карманах и не сводя с него пристального взгляда. Бродяга улыбнулся и опустил оружие. Глаза тоже мамины: зеленые, кошачьи. Однажды взглянув в них, он без памяти влюбился в невзрачную невысокую женщину, пропахшую бумагой и типографской краской.
Какая ирония – выжить после ядерной катастрофы и умереть в родах. Тревожные воспоминания вмиг рассеялись, на душе стало тепло и спокойно, будто он оказался дома. Не в конуре на станции, где и собаке тесно, а в квартире с прекрасным видом на пшеничное поле и березовый лесок в те неуловимо далекие, почти призрачные времена, когда одни лишь безумцы и кликуши грезили о скорой войне.
– Рада тебя видеть.
– Стреляй… – донеслось из арки. Или то просто ветер шумел в обломках? Но вот хрип повторился, разбив сладкоголосое баюкающее воркование: – Стреляй!..
Сталкер вдавил крючок. Грохот эхом прокатился по улице, звякнула по бетону гильза, зашипела в снегу. Морок рассеялся, и красавица превратилась в чудовище. Оно напоминало труп, пару недель пролежавший в сыром подвале. Крупная голова выглядела, как наполовину очищенный грецкий орех. Внизу – почерневший выщербленный череп, вверху – полупрозрачное желтоватое желе, пронизанное толстыми черными венами. Глаз и носа нет, кривые желтые клыки торчат крест-накрест. Говорят, у природы больная фантазия, но по сравнению с радиацией она просто эталон вменяемости.
Тварь взревела, брызнув гноем, и пошла на Спаса, как борец перед броском: широко расставив руки и чуть пригнувшись. На этом сходство с борцом не заканчивалось – такая туша и быка бы завалила. Гнилые жгуты мышц то и дело сокращались, цедя зеленоватую жижу.
Сталкер выстрелил от бедра. Плоть с чавканьем задрожала, но мутант уверенно шел вперед, дробя пятками бетонное крошево. Спас вскинул карабин, прицелился и пальнул в жуткую башку. Студенистая жижа колыхнулась, пара вен лопнула, но чудище и плечом не повело.
– Ух, прорва…
Пятясь и стараясь не споткнуться, сталкер в упор высадил остаток магазина. «Борец» пошатнулся и упал на колено, обхватив лапами живот. Добытчик мог бы уйти, тварь бы ни в жизнь его не догнала. Но старика разобрало любопытство – сколько еще дроби она выдержит? Да и патронов прилично угробил. Получается, зря.
Сунув пустой рожок в разгрузку, он потянулся за новым, и тут слева прилетела богатырская оплеуха. Немаленький такой дядя шлепнулся на задницу, как младенец, и ошалело затряс головой. Раненое чудовище исчезло, оставив позади себя дыры в стене. А настоящее – без единой царапины – уже падало на добычу, раззявив пасть.
Влад только и успел заслониться верным карабином. Клыки впились в цевье и сжали так, что оружие согнулось под тупым углом. Мужчина судорожно сглотнул, во всей красе представив, на что способны челюсти урода. После чего из последних сил вцепился в ствол – последнюю преграду между горлом и слюнявыми зубами. Мутант напряг бычью шею, дернул раз, другой, и смятая, как фольга, «Сайга» шлепнулась на плиту. В отчаянии сталкер вцепился в острый кадык твари, но с тем же успехом он мог пытаться задушить рельсу или фонарный столб.
«Борец» лениво наклонился и цапнул человека за плечо. Тот взревел, задергался и принялся лупить гада ногами, куда ни попадя, но мутант самозабвенно сосал кровь и не обращал внимания на жалкие попытки жертвы спастись. Сознание Влада помутилось, ступни заледенели. Могучая грудь мутанта медленно вздымалась и опадала, словно кузнечные меха, и Спас буквально слышал, как из него с веселым журчанием вытекает жизнь.
