— Одним камнем трех собак! Ты сбережешь воинов, убьешь
врага и уничтожишь храм чужого бога. Чтобы утвердиться в вере, надо безжалостно
низвергнуть старых богов! Народ не может меняться нам в угоду, если у него
будет память. Особенно важно уничтожать чужих богов.
— Сжечь? — спросил Мирошноман с сомнением.
— Не откладывая!
Трое воинов уронили щиты, быстро разожгли костер. Другие
спешно рвали мешки, полотняные сумки, бегали к белеющим вдали березкам за
берестой. Тряпки и бересту обернули вокруг дротиков и стрел, подожгли и
разбежались вокруг деревянного храма.
— Метать огонь! — крикнул Мирошноман.
Воины с разбега метнули копья. Оставляя огненные дуги в
потемневшем небе, словно пролетели малые смоки, копья с гулким стуком вонзились
в толстые плотные столбы. Огонь жадно охватил древки, ронял огненные капли на
землю, в твердом гладком дереве мореного дуба остались торчать железные
наконечники — кондовый дуб устоял, не загорелся.
Мирошноман в ярости сжал кулаки. Еще дважды по его приказу
метали копья, пока не истратили последние. Он хотел было гнать на приступ —
мечи остались! — когда ноздри вдруг уловили запах дыма. Последнее копье,
брошенное осмелевшим воином вблизи, упало на крышу. Там сушились лечебные
травы, пучки мяты, липового цвета — огонь быстро пошел по всей крыше, радостно
взревел, почуяв силу, вгрызся в дерево, начал рушить стропила.
— Смотреть в оба! — заорал Мирошноман. Он бегал с
обнаженной саблей вдоль цепи воинов. — Там огонь, здесь луна помогает! И
муравей чтобы не выскользнул!
Языческий храм горел немыслимо долго всю ночь. Столетние
дубы, которые когда-то неохотно поддались острым топорам, горели страшно, к
небу вздымался широкий огненный столб, прожигал низкие облака. Казалось, само
небо горело и роняло раскаленные капли.
Воины едва не падали от усталости: всю ночь до судорог
сжимали рукояти сабель и топоров, до рези и слез в глазах всматривались в
каждый блик, пляшущие языки пламени, в любой тени со страхом узнавали бегущего
на них разъяренного пещерника с поднятым мечом.
Морш тревожно посматривал на озаренные пламенем изнуренные
лица. Пожар на этой языческой Лысой горе на беду виден издали — огненный столб
до неба, облака словно набухли от жаркой крови. Чересчур далеко видно, а ведь и
самые покорные племена приходят в ярость, когда рушат их святыни!
— Он сгорел, — выкрикнул один из молодых
воинов. — Даже боги не выживут в таком огне!
— Да, конечно, — ответил Мирошноман глухо.
Взглянул в счастливые глаза и отвернулся. Он уже слышал эти
слова на пепелище терема. После чего сотник, три десятника и его лучшие воины
были убиты, как овцы рассвирепевшим волком.
В сторонке Морш, посланец далекого племени с юга, заботливо
укутывал плащом сестру. Она зябко ежилась от ночного холода, резко дергала
плечами, будто сбрасывая пауков. Морш крикнул Мирошноману:
— Он мог уцелеть?
— А он остался там?
— В огне? — возразил Морш. — Подземелий в
капищах не строят, знаю. Разве что сразу, не останавливаясь, проскочил этот
сарай насквозь? Выбежал с другой стороны и затаился в кустах, прежде чем мы
окружили храм?
— Другого не осталось. Уйти не мог, у подножия стоит
цепь твоих воинов. Пойдем такой же цепью навстречу и варвара защемим, как между
двух ладоней!
Мирошноман кивнул: чужак снова говорит здраво. Странно, что
далекий от воинского дела человек разбирается в тактике войн, засад, внезапных
нападений.
Он повернулся, чтобы отдать новый приказ, но в это время
подбежал запыхавшийся воин. Глаза Мирошномана люто сузились, воин был из цепи,
оставленной у подножия:
— Почему здесь?
— Нападение! — выдохнул воин, едва держась на
ногах. По шее стекала, пузырясь, широкая красная струйка. Левое ухо
отсутствовало, из среза толчками выплескивалась кровь. — Бьемся, но их
много... Вели дать помощь!
Мирошноман бросил взгляд на догорающий храм. Варвар
пожертвовал жизнью, теперь захохочет, глядя на своего врага: явились местные
дикари мстить за свой храм.
— В круг! — закричал Мирошноман страшным
голосом. — К подножию уже не прорваться!
Со всех сторон к догорающему храму бежали воины-звери. В
глазах блестел красный отсвет пожара, иные бешено вращали глазами, кто-то
взвыл, вцепился зубами в край щита.
— В круг! — заорал Мирошноман еще громче.
Воины-звери неохотно сбились в рыхлую толпу, ощетинились
оружием. Они презирали драться в строю, как пытался научить их Морш, видавший
другие страны, — бог богов Хвыцкара принимает к себе лишь неистовых,
одержимых, настоящих воинов-зверей!
Залитые заревом пожара и мертвым лунным светом зеленые кусты
словно исчезли в единый миг, накрытые людской волной. На утоптанное ровное поле
выскочили воины-звери, половина уже в крови, за ними гнались разъяренные люди.
Мирошноман услышал многоголосый вздох облегчения: его воины сразу увидели, что
враг захватил то оружие, что первым попалось под руку, доспехов никто не
надел...
— Вперед не вырываться! — рявкнул Мирошноман.
-Держать круг!
На него с разбега набежал крупный мужик с распахнутым в
яростном крике ртом. Мирошноман легко уклонился, его сабля зловеще свистнула,
рассекая воздух, и мужик захлебнулся в вопле: правая рука до локтя исчезла, а
из жуткого обрубка со свистом брызнула кровь, белая кость потемнела, наполняясь
кровью. Мирошноман успел подставить щит под падающую дубину второго славянина,
мгновенно ткнул острием в живот.
Железо звенело уже всюду, хрипло и страшно кричали раненые.
Мирошноман отступал вместе с отрядом сперва по твердой земле, потом споткнулся
о первого убитого обрина, дальше мертвые и раненые лежали вплотную один к
другому.
Отражая удары, он рискнул бросить взгляд по сторонам,
похолодел: обров осталась горстка. Они падали, как срубленные деревья, —
славяне были вооружены хуже, наспех, но превосходили в росте и силе. Их удары
были страшными, и обрин, попавший под такой удар, обычно падал, как бык под
ударом молота, и уже не поднимался.
На Мирошномана насел молодой гигант, он наносил частые
яростные удары, его тяжелый меч из сырого железа иссек в куски щит врага, сбил
шлем, и Мирошноман уже видел скорую гибель в синих, как небо, беспощадных
глазах. На счастье, рядом зазвенела чья-то сабля, сзади послышались крики, на
них навалилась целая толпа, разъединила, он упал, выполз из-под груды тел,
успел увернуться от брошенного дротика. Разъяренные чужие лица мелькали со всех
сторон — он оказался отрезан от тающей горстки воинов-зверей.
Через толпу сражающихся протолкался прежний молодой гигант,
случайность боя отодвинула его победу, но не отсрочила. Он поднял меч —
Мирошноман с трудом отразил тяжелый удар. Вдруг рядом снова засвистела сабля,
гигант чуть отступил. Мирошноман взглянул на спасителя и с изумлением узнал
проповедника. Морш рубился хладнокровно, умело, успевал оглядываться на кучку
обров, где оставалось всего трое, — в самой середке виднелись черные, как
ночь, косы его сестры.
