— Уступи увальня мне! — крикнул он Мирошноману.
— Он твой, — вскрикнул тот с облегчением.
Проповедник ловко прыгнул между ними, отразил бешеный удар,
уклонился, начал парировать страшные удары огромного славянина, холодно
отыскивая брешь в защите.
Славянин ревел, как бык, огромным мечом рассекал воздух, как
прутиком. Морш все чаще увертывался, а сам ловил удобный момент. Вдруг
раздосадованный славянин схватил меч двумя руками, ударил внезапно и со
страшной силой. Морш словно ждал, нырнул под руку гиганта, меч просвистел рядом
с его ухом, вошел по рукоять в землю. Славянин медленно опустился на колени,
его огромные ладони судорожно зажимали широкую рану на животе. Горящие глаза со
злобой смотрели в смуглое чужое лицо, изо рта вырвался хрип:
— Я буду ждать тебя у врат! Я тебя запомнил...
Морша передернуло:
— К счастью, нам в разные места.
Славянин рухнул вниз лицом. Мирошноман, отступая под градом
ударов, крикнул озадаченно:
— Хороший удар! Такой воин, а попер в проповедники?
Морш оскалил насмешливо зубы: старый воин по природной тупости
думает, что его работа — лучшая в мире! Он повернулся к Мирошноману спиной, они
молча отражали натиск. Воздух был заполнен стонами, горячим запахом крови.
Далеко на краю поляны послышался отчаянный крик Гульчи, торжествующе проревел
боевой рог.
Внезапно появился озаренный багровыми бликами от догорающего
храма огромный, обнаженный до пояса человек. Литые мускулы в лунном свете
влажно блестели, в руке хищно покачивался длинный харалужный меч, глаза горели,
как две звезды. До пояса он был в крови, словно вброд переходил кровавую реку.
— Вы пришли похабить наши святыни! — закричал он
громко. — Так пусть же ваши боги защитят вас!
Он неуловимым движением подхватил с земли дротик, швырнул,
крикнул вслед:
— Держи!
Морш подставил щит, успев заметить синеватую искорку на
конце дротика: закаленный, должен щелкнуть по железным пластинам, нашитым на
буйволиную кожу. Морш даже видел место на земле, куда упадет отскочивший
дротик...
Страшный удар, от которого мгновенно онемела рука. В груди
полыхнуло огнем. Вспыхнули звезды, и он с ужасом понял, что копье, пробив щит
словно кленовый лист, глубоко вонзилось ему в грудь, раздробив кости.
Олег перешагнул через поверженного, сказал с тихой яростью,
не спуская глаз с Мирошномана:
— Ну, обрин... Ты считаешь себя умелым бойцом?
Мирошноман взревел, нагнетая боевую ярость, вцепился зубами
в край щита, краем глаза наблюдая за пещерником. Тот насмешливо улыбнулся, и
Мирошноман, устыдившись, бросился вперед, размахивая саблей. В груди было
холодно, словно проглотил глыбу льда, он знал — от врага не уйти. Он рубил,
орал, плевался, затем в глазах блеснул ослепительный свет, и Мирошноман не
успел понять, что меч разрубил ему голову вместе со шлемом.
Стучали топоры, журавлевцы спешно возводили ноый храм.
Ревели волы, затаскивая на холм тяжелые бревна. Утоптанная площадка была залита
кровью, ее посыпали свежесрубленными молодыми веточками. Своих павших несли на
краду, чужих мертвяков оттаскивали на корм зверю.
Солнце висело высоко над головой. Племенной вождь Громодар
обходил Лысую гору, придирчиво пересчитывал собранное оружие. На месте
сгоревшего храма пока что набросали горку из отрубленных голов, отдельно на
сухую бересту снесли срамные уды обров, дабы враги даже в подземном мире несли
знаки бесчестия. Их сожгут вечером, когда придут бабы, а головы подождут чуть
дольше — до часу, когда вокруг храма поставят высокий частокол.
Посреди утоптанной площадки жарко полыхали костры, на
вертелах медленно поворачивали, подставляя жару попеременно то спину, то бока,
оленьи и кабаньи туши. В двух огромных котлах варилась уха, а на краю поляны, в
тени деревьев, волхвы врачевали раненых журавлевцев. Снизу у подножия холма
тоскливо выли бабы, никого не пускали — рано.
Старейшины расселись на обгоревших бревнах, степенно
обсуждали — как заново строить храм. Олег сидел рядом с ними, свой огромный меч
воткнул в землю, на крестообразную рукоять повесил ожерелье из оберегов.
— Вам начхать на дулебов, — говорил он медленно,
словно тащил на гору огромный камень. — Вам нет дела до прочих племен
славянского корня... В самом деле, чем они лучше обров, гуннов или готов?
Каждое племя за себя, один Род за всех! Но мне боги поведали, что обры, которые
сожгли храм, — не просто грабители. Не за данью, не за добычей явились —
мы все ходим за данью, добычей, славой, честью! Обры пришли уничтожить нашу
веру начисто, извести весь славянский народ под корень...
Его слушали с недоверием. Отмахнулись бы вовсе, но странный
пещерник показал себя великим воином: для боя выбирал только сильных
противников, слабых уступал другим.
— Откуда они? — спросил Громодар.
— Это неважно, — отмахнулся Олег. — Главное —
вера. Киммеры явились — наших богов не тронули. Скифы — дань взяли, но богов не
задели. Гунны — не трогали. Не трогали савиры, сарматы, аланы, роксы, агафирсы,
гелоны... Всем нужна была добыча, а не наши святыни. А что сотворили обры?
Вождь тяжело поднялся, в задумчивости почесал волосатую
грудь крепкими ногтями. Странный пещерник-воин спас ему жизнь — двумя ударами
сразил двух озверелых обров. Сражался, как сам Перун, но Перун в бою неистов, а
этот обликом печален. Чудно.
— Нам надо подумать, — заявил он угрюмо.
Олег выдернул из земли свой меч, пошел через площадку, на
ходу устраивая меч за спиной в ножнах. Вождь уже орал на работников и даже на
старейшин, указывая на заостренные колья. Старики, между тем, вяло препирались,
не желая, чтобы племя шло на каких-то чужаков. Мало ли их было. Уйдут, как и
пришли. А что храм сожгли, так всех за это положили, ни один не утек.
Олег вышел на утоптанное поле, где на самом краю стояли в
ряд широкие щиты из мягкой липы. На щитах были намалеваны страшные оскаленные
рожи, а на серединном — кривоногий человек. В щитах торчали оперенные стрелы.
Глотая горькие слезы, перед щитами в сотне шагов стояли
смирным рядочком белоголовые подростки. В руках дрожали луки, у одного парнишки
из-под разбитой рукавички на левой руке текла тонкая струйка крови. Мальчишка с
усилием натягивал тугую жильную тетиву, в чистых невинных глазах блестели озера
слез.
Земля вокруг щитов твердая, как камень. Траву вытаптывают еще
в первое лето, когда ищут стрелы, потом и булыжники вбивают в землю, какие не
успели выкатить за поле. А само поле чистое, как ток, где молотят зерно.
На другом конце поля белел одинокий щит с намалеванным
человеком в шеломе и доспехах. Там упражнялись подростки постарше, били
стрелами с трехсот шагов. Здесь их обучал настоящий русин — русич, рус, росс,
руг, как называют в разных племенах этих наиболее закаленных и умелых воинов,
что везде составляют старшую отборную дружину, отборную среди отборных. Здешний
русин был стар, с белыми, как снег, волосами, с негнущейся ногой. Он был широк
в плечах, лицо сильное, злое, в глубоких шрамах. Подростки, как испуганные
птахи, разлетались от его крика: гонял искать стрелы, если ушли мимо. С трехсот
шагов надо было поразить рисованного ворога, чтобы пять стрел еще шли в
воздухе, а шестая била точно в голову.
