Олег с сочувствием отвел глаза. Много будет взлохмачено
кожаных рукавиц на левой руке — тетива бьет больно, рассекает кожу, —
много прольется соленых слез, пока научатся бить птаху на лету, бегущего зайца
с полусотни шагов, козу — с сотни, а в могучего тура надо успеть всадить
пять-шесть стрел, пока кидается на тебя с опущенными рогами.
Пройдя дальше, Олег услышал из леса топот, выкрики. На
широкой поляне между двумя стенами темного бора упражнялся молодняк: молодые
можи, завтрашние воины. С ног до головы увешанные оружием: в панцире из толстой
турьей шкуры, бородавчатом от нашитых конских копыт, с боевыми топорами или
палицами на перевязи, с круглым щитом на локте левой руки, с острым копьем в
правой, а также — луком и колчанами за спиной, швыряльными ножами в чехле на
поясе, еще одним — за голенищем, они грузно бежали к стене деревьев, тяжело
бухая подкованными сапогами.
Здесь тоже руководил русич — немолодой, грузный, похожий на
вставшего на дыбы медведя, но быстрый, резкий в движениях. Он гаркнул что-то
лютое — передний ряд парней разом метнул копья, присел, закрывшись щитами,
второй ряд бросил копья через их головы. Русич закричал снова — и парни,
обнажив мечи, бросились вперед, старательно держа щиты так, чтобы смыкались
краями, а на деревья надвигалась единая стена щитов.
Снова рявкнул старый русин — парни остановились, побежали в
обратную сторону, изо всех сил держа ряд. На Олега пахнуло крепким потом, хотя
он стоял в полусотне шагов, мелькнули залитые потом багровые лица с
вытаращенными глазами. Рубахи потемнели, по спинам тяжело бухали мешки — пудика
по три в каждом, а потом русин, Олег помнил по себе, доведет этот груз до пяти
пудов! И еще заставит держать коленями — зажимая крепко — камень в четыре-пять
пудов весом. Так укрепляют мышцы, чтобы конем управлять не только уздой, но и
одними ногами, освободив руки для смертельного боя.
Уже обученные пойдут в бой, лучшие станут гриднями, лучших
из гридней возьмут в княжескую дружину, нарекут дружинниками. Это младшая
дружина, потому что есть еще и старшая, называемая русинами — отборными
воинами, присягнувшими положить животы в защиту отечества. В каждом племени
есть русины — иногда много, иногда мало, в какое-то время совсем исчезают, если
жизнь идет мирно, но едва налетает беда, тут же из разных племен в княжеский
град стягиваются русины, образуется русское войско, или просто — русичи.
Олег не стал смотреть на муки молодых парней — бедолаги еще
не понимают, зачем бегать строем, — повернул к хозяйским сараям. Там
вкусно пахло, топтался народ. Там же, на грудах свежесрубленных веток, покрытых
шкурами, расположили раненых. Помимо журавлевцев Олег обнаружил возле дальнего
сарая троих обров. Двое были связаны по рукам и ногам — их захватили, оглушив,
третий лежал лицом к небу, из груди торчало древко короткого копья. Рядом
сидела девушка, тонкие пальцы беспокойно щупали лоб раненого.
Заслышав шаги, оглянулась, губы ее задрожали:
— Это мой брат!.. Он уже умирает, не добивайте его!
У раненого не было мощных скул и узких глаз, привычных для
обрина, а нос вовсе загибался, как у хищной птицы. Грудь его была широка, в
пластинках твердых мускулов, но копье, пробив насквозь кожаный панцирь, как
лист лопуха, с той же легкостью пробило и грудь. Олег не видел острия,
чувствовал — вышло под лопаткой. Изо рта текла кровь, раненый даже не шевелил
губами, смотрел на сестру неотрывно.
Олег ощупал грудь раненого, нашел нужные жилки, одновременно
сдавил. Розовая струйка разом истощилась. Олег вытер пучком травы кровь,
посмотрел на цвет. Темная, много сгустков. Если не умер до сих пор, выживет.
Хотя удивительно, даже чудно, что все еще жив...
— Что говорит твой бог? — спросил он.
Губы раненого чуть дрогнули:
— Зовет...
— А мой велит остаться, — ответил Олег. —
Посмотрим, который сильнее?
Он рывком выдернул копье. Раненый охнул, глаза закрылись.
Девушка зарыдала, кинулась брату на грудь. Олег поднял ее за волосы, отшвырнул.
Трава чуть пожелтела в его сумке, целебную силу еще не растеряла, и Олег
приложил к открытой ране, ножом разжал зубы раненому, влил из баклажки темный
отвар. Раненый закашлялся, изо рта снова потекла кровь. Олег прижал траву
полосками полотна, отступил, полюбовался. Сердце стучало радостно — любил
лечить.
Девушка смотрела на него почти с ужасом, по грязным щекам
бежали частые слезы.
Морш очнулся к вечеру. Непонимающе смотрел на бледное
заплаканное лицо сестры, шепнул:
— Разве рана... не смертельная?
— Нет-нет, — сказала она торопливо, — ты
выздоровеешь!
— Гульча, я знаю раны... Я был лекарем...
— Это тоже лекарь, — сказала она быстро. — У
дикарей бывают великие лекари!
— Этот лекарь лечит... от жизни. Многих вылечил!.. Меня
насквозь... сквозь щит и панцирь...
— Забудь, не думай! У тебя жар.
— Гульча, он опаснее, чем мы думали.
Она прошептала, косясь по сторонам:
— Понимаю. Воин прост как лошадь, на которой сидит.
Лекарь — это знание, мудрость. Но разве не вся мудрость у сынов нашего племени?
— Она должна быть только у нас, — ответил он,
помолчав. — Иначе в мире будет вечный хаос, вечный спор, вечная резня.
Если мир один, то и разум должен быть один. Наш, конечно. И тогда во всем мире
будут мир и покой.
— Тебе очень больно?
— Варвар подобрал травы умело, они притупили боль.
Гульча, я могу не выжить. Давай на этот случай придумаем план. Ты ведь
останешься одна из нашего племени среди этого моря варварских племен... среди
народов...
Она наклонилась, его губы едва шевелились. Он шептал,
останавливался, впадая в забытье. Очнувшись, повторял, заставлял повторять ее,
заучивать она должна не только для того, чтобы выжить, ведь маленький и юный
пастушок однажды победил старого свирепого великана Голиафа, пришедшего с
севера, из этих мест.
Олег появился, когда солнце опускалось за деревья. Осмотрел
раненого, велел класть на лоб влажную тряпку, напоил горьким отваром, сменил
повязку с травой на ране — старая уже отдала целебную силу. Когда поднялся,
довольный, Гульча ухватила его за рукав:
— Я сделаю все, чтобы мой брат жил...
Глаза ее были опущены в землю, щеки залило горячей краской.
Олег кивнул, голос был ровный, словно сани скользили по замерзшей реке:
— Хорошая девка. Молодец.
Он ушел не обернувшись, а Морш прошептал:
— Он чует, что я могу в какой-то мере сдерживать
боль... Ты не отходи от меня далеко.
Всю ночь на вершине холма стучали топоры. При свете костров
сотни древоделов торопливо ошкуривали бревна, рыли ямы под столбы. Неподалеку
вождь с волхвами прижигали каленым железом пленных, вызнавали дороги, повадки
обров. Заслышав жуткие крики, сходились мужики, слушали с удовольствием, давали
советы. Громодар гнал советчиков.
