Женщины плакали уже тихо, страшась рассердить
могущественного обрина. С телеги крикнули, голоса были нетерпеливые. Женщины
ухватились за оглобли. Пока обрин взбирался на телегу, они поменялись местами:
с одной стороны трое совсем молоденьких девушек, а за другую оглоблю ухватились
две женщины покрепче.
Олегу стало жарко, словно шел через пустыню. Он начал
отступать в глубь пещеры, но хищные глаза обрина уже узрели пещерника. Он
стиснул в кулак кнут, крикнул:
— Эй, раб! Подойди.
Олег послушно вышел, пригибаясь, остановился перед телегой.
Голову он держал покорно склоненной, смотрел себе под ноги. Кнутовище больно
ударило снизу в подбородок, он поспешно вскинул голову. Обрин скривил толстые
губы в неприятной усмешке:
— Эй, раб! Хоть ты и пещерник, но своих женщин жалко?
Олег с усилием разлепил губы, ответил хрипло, с удивлением
прислушиваясь к своему голосу:
— Жаль...
На телеге захохотали. Молодой обрин швырнул обглоданной
костью, а возница сказал насмешливо:
— Я могу их отпустить. Но повезешь тогда ты.
Олег стоял неподвижно, пытаясь проникнуть в смысл простых
страшных слов. На телеге довольно ржали трое хищных зверей, а в телегу были
впряжены пятеро кротких тварей, и если он, который вот-вот постигнет Истину,
заменит их, то их отпустят по своим норам. Они простые звери, искры Рода в них
едва тлеют, а он близок к богам, однако тоже совсем недавно был простым зверем,
очень простым зверем...
Он тяжело качнулся, подошел к женщинам. Те испуганно
попятились. Олег взялся за оглобли. Говорить не решился, он даже забыл, когда
последний раз произносил связные речи. Для тягостных размышлений и беседы с
богами слов не требовалось.
Обрин довольно оскалил крупные, как у коня, зубы:
— Хорошо... Даже зверь защищает своих детей и женщин.
Но учти, раб! Я люблю ездить быстро.
Женщины, глядя на пещерника расширенными глазами,
шарахнулись от телеги, как стая вспугнутых птиц. Олег взял оглобли под руки.
Дерево было еще теплое, отполированное женскими руками, трещины темнели
коричневыми сгустками крови — сколько женщин разодрали ладошки в кровь?
Обрин что-то крикнул, на Олега обрушился удар бича:
— Оглох?.. Трогай, раб!
Сцепив зубы, Олег потянул нагруженную телегу. Обрин
покрикивал, щелкал бичом над головой, но не бил: Олег места знал, напрямик
через кусты не ломился, телегу не трясло. Олег мотал головой, оберегая глаза от
мелькающих веток.
— Быстрее! — крикнул обрин.
Олег прибавил шаг. Рассохшаяся телега скрипела, колеса
шатались, спицы потрескивали. Он бежал, высматривая сухую дорогу, свободную от
валежин, пеньков. Под ногами сочно трещали стебли папоротника, подошвы
скользили на грибах.
— Еще быстрее!
Деревья замелькали чаще, он едва успевал высматривать чистый
путь, ибо дороги в этой части леса нет. Потому и поселился здесь — звериные
тропки, странные дорожки, если кто и пользовался ими кроме зверей, то разве что
лешие, исчезники, чугайстыри.
Один обрин вдруг заорал пьяным голосом:
— Раб, гони на холм!
Плечи ожгло плетью. Он задыхался, жадно хватал ртом воздух.
Перед ним протянулась поляна, заросшая сочной травой, слева — молодой ельник, а
вдоль него шла звериная тропка на холм. Его называли еще Лысой горой — деревья
срубили сотни лет назад, свели кусты, а на вершине поставили деревянное капище
и трехсаженного Сварога из старого темного дуба. После прихода обров там теперь
пепелище и кости волхвов...
Он чуть пришел в себя, пока тащил через ровную, как стол,
поляну. Перед холмом разогнался — земля сухая, каменистая, с разбега потащил
телегу. Дорога поднималась покато, но вскоре тяжесть начала тянуть назад.
— Гони! — визжал обрин.
Оглобли выскальзывали, мокрые от пота, в глазах темнело от
прилива крови, в ушах стучали молотки. Олег потащился шагом, хрипя и налегая на
оглобли из последних сил. Оглобли дергали из стороны в сторону, подбрасывали.
Сзади свистели, визжали. Плечи ожгло. Обрины спорили, вырывали
бич у возницы — но не из жалости к человеку-лошади — каждый хотел бить, видеть
клочья человеческой кожи, вспухающее мясо, брызги крови.
Задыхаясь, он дергал телегу, упирался изо всех сил,
наклонился так, что почти скользил лицом по земле. В груди хрипело, воздух
врывался в горло с жестяным свистом, перед глазами плыло. Плечи чувствовали
обжигающие удары, но помнил только одно: не упасть. На вершине холма будет
отдых.
Лохмотья уже второй за день рубахи свалились. Солнце жгло
больно, громадные оводы жадно облепили плечи и спину — там текла сукровица,
вспухли толстые рубцы. Обрин вдруг захохотал, с азартом принялся стегать бичом:
— За скотом надо присматривать!.. Его загрызут мухи,
если не заступиться! — И от хохота едва не выпал из телеги.
Под ногами Олега осыпались камешки. Запах гари доносился
такой, словно капище сожгли вчера, а не месяц тому назад. Обрин с наслаждением
вытянул его во всю длину бича, прибив пару оводов. Олега перекосило от боли,
однако телега уже вытащилась на вершину Лысой горы. Обрин рявкнул, велел
остановиться. Олег рухнул без сил. Обры слезли с телеги, заговорили — с
вершинки видно пять весей дулебов, петлю реки, две старицы и крупное городище,
где раньше жил вождь дулебов с его малой дружиной.
Олег задыхался, воздуха не хватало. В горле сипело, перед
глазами стоял красный туман. Обры что-то говорили между собой. Он слышал только
гортанные звуки, грубый жестокий смех — странный народ, пришел неизвестно
откуда, с неслыханной жестокостью покорил дулебов — мирное, кроткое племя
славян. Истребили старейшин, волхвов, надругались над женщинами. Не было у
обров большей потехи, чем запрячь в телегу молодых женщин и поехать к друзьям
на пир. Женщин ставили в конюшни к лошадям, только обращались намного хуже, чем
со скотом. Издевались так гадко, что даже Олег однажды смутно удивился: что за
народ славяне? Почему терпят?
Дружный хохот заставил повернуть голову. Среди обгорелых
бревен, раскиданных головешек взвилась черная пыль: поднялся упавший пьяный
обрин — в пятнах копоти, злой. Трое хохотали, хлопали друг друга по плечам.
Четвертый, не отряхиваясь, подошел к Олегу, дал сильного пинка:
— Поехали в село, раб!
Его друзья с готовностью забрались в телегу. Олег поспешно
ухватился за оглобли. Ноги еще дрожали от усталости, а когда взглянул вниз, сердце
похолодело. Заставят бежать вскачь, а телега тяжелая. Понесет — костей не
соберут, ежели с разбега да на дерево.
Он почти не помнил, как и куда спускал телегу. Смутно
удивился, когда на плечи обрушился жгучий удар, а страшный голос проревел:
— Стой, раб! Приехали.
Он без сил повалился в дорожную пыль. Мучительно ныло
исполосованное тело, кровоточащие ссадины запорошило серой пылью, оводы и
слепни взвились со злым жужжанием и тут же упали обратно, спеша захватить места
на ранах. Краем глаза видел в двух шагах бревенчатую стену, но не было сил
повернуть голову.
