Она взглянула в его зеленые глаза, ее щеки залило румянцем.
Он бросал в варево искрошенные листья, помешивал, подносил ложку ко рту.
— Странные обеты дают пещерники, — сказала она
наконец, — я думала, что языческим волхвам ничто не чуждо.
— А кто думает иначе, тот дурак. Верно? — спросил
он.
Он зачерпнул еще, подул, не спеша отхлебнул. Несколько
мгновений прислушивался, затем снял котел с огня:
— Готово. У тебя, конечно, ложки нет?
— А вдруг я чувствовала, — сказала она с
вызовом, — что попаду к такому предусмотрительному человеку?
— Чувствовала — не то слово, — ответил он, щуря
глаза. — Но я выстрогал для тебя ложечку.
Это был скорее ковшик, чем ложечка. Гульча вспыхнула от
такого оскорбления, но от котла пахло одуряюще — она вдруг ощутила себя зверски
голодной, во рту появилась слюна, а кишки внезапно завыли протяжно, уныло и
требовательно.
— Я тебя довезу до ближайшей веси, — сказал он.
— А куда путь держишь ты?
— Не знаю.
Она с недоумением смотрела в печальное, неподвижное лицо. Ей
лгали часто, как и она сама, — такова жизнь. Она умела отличать
искуснейшую ложь, но пещерник явно говорил правду. Словно бы его вела странная
сила, более могучая, чем он сам.
— Я лучше поеду с тобой, — воскликнула она с
жаром.
Он покачал головой:
— Я скорее всего не выживу в этом пути, мне нельзя было
садиться на боевого коня... Ночью слышал Голос. Он предрекал мне смерть от
моего же коня.
— Сны можно толковать по-разному!
— Но не вещие. Вещие сны... другие. И всегда
исполняются.
Гульча забыла про размер ковшика, черпала им с той же
скоростью, как и пещерник ложкой. Наконец отвалилась, отяжелев, сыто отдуваясь,
а он поднялся — сухой, поджарый, без капли жира в могучем теле, нетерпеливо
протянул руку. Гульча уцепилась, со стоном поднялась.
Олег помог взобраться в самодельное седло, почти забросил,
как мешок с травой. Его белый жеребец прибежал, круша кусты, на разбойничий
свист. Странный пещерник, несмотря на свой немалый вес, взлетел в седло, не
касаясь стремян, — так никто не садился в известных ей племенах.
Ее ступни как влитые держались в стременах. Он укоротил
кожаные ремни по длине ее ног — глаз у него был точный. Вороной заржал, в
охотку пошел за белоснежным жеребцом Олега — за ночь отдохнул, наполнился
игривой силой.
Гульча пустила коня бок о бок с конем Олега. Олег искоса
посматривал на ее легкую стройную фигурку. Чернокосая, живуча как кошка. Обры,
ради которых приехала из дальних краев, стерты с лика земного, старший брат
погиб, если погиб, сама едва уцелела, ежели не врет, но румянец уже играет на
щеках, глаза блестят. Жизнь берет свое...
— А если меня не удастся пристроить в ближайшем
селении? — спросила она вдруг. — Я смогу ехать с тобой?
— Я привяжу тебя к дереву, — пообещал он. —
Пожалуй, заткну рот кляпом или отрежу твой сладкий язык. Кто умеет подлащиваться,
уговорит даже дерево!
Она негодующе задрала кверху носик, долго ехала в молчании.
В поясе ее можно было обхватить пальцами, едет гордо, выпрямившись как сосенка,
крепкая грудь туго натягивает тонкую ткань... Олег хмуро усмехнулся, отвел
глаза.
В этот день к полудню он обнаружил, что трое всадников идут
по его следу. В открытую не гнались, это тревожило. Трое на одного мужчину и
одну женщину, чего опасаются? Или что-то знают о нем?
Трое неизвестных держались в десятке верст позади, наверняка
рассчитывают на удачу ночью, когда преследуемые уснут. Коней оставили далеко за
деревьями, подкрадываться начали, едва Олег расседлал коней и развел костер.
Они полагали, что остались незамеченными, но Олег разжег огонь в таком месте,
чтобы мог увидеть любое шевеление травы в слабом лунном свете.
Усталая Гульча заснула, а Олег неторопливо варил зайца —
утром пожуют холодного мяса и сразу — в путь. Он видел краем глаза каркнувшую
ворону, слышал умолкнувших в одночасье кузнечиков в одном месте, затрещавших в
другом, и Олег словно увидел ползущего через густую траву человека с ножом в
зубах и коротким мечом за спиной.
Он видел и других — лодырь назвал бы это ведовством, но
умелый охотник объяснил бы без магии. Он разъяснил бы заодно, почему пещерник
сел спиной к огню, а не лицом — только дурень дает ослепить себя, а пещерник,
сказал бы умелый охотник, не выглядит, на знающий взгляд, дурнем, хотя и святой
человек.
В нужный момент Олег неслышно взял лук, бесшумно набросил
тетиву, согнув рога. Затем дотянулся до колчана, высыпал пять стрел на землю,
одну наложил на тетиву. Прислушался, быстро оттянул, касаясь пером мочки уха,
чуть сместил прицел и отпустил стрелу.
В темноте послышался крик, но Олег уже пустил вторую стрелу,
затем — третью. К четвертой протянул руку, чутье заставило упасть плашмя — над
головой с шумом пронеслось что-то тяжелое. Он вскочил на ноги, качнулся влево,
пропуская удар, его рука резко взметнулась вверх. Острый нож с треском вспорол
полотняную рубаху, мышцы и до половины погрузился в сердце.
Человек упал, Олег отпрыгнул, прислушался. В кустах слышался
стон. Слабо постанывал, прижав руку к груди, последний из сраженных — ноги
судорожно дергались.
Олег отступил в тень, прислушался, отбежал на цыпочках.
Третий себя не выдавал, и Олег осторожно пошел от костра, сделав большой круг,
зашел сзади. Через пару минут уже знал, почему третий не стонал. Он был ближе
всех, в момент выстрела стоял на коленях, уверенный, что его не видно. Одна
стрела торчала в горле, другая по оперенье вошла в живот.
Олег крадучись прошел ко второму — стон мог быть притворным.
Кусты трещали, в мертвенном лунном свете что-то каталось, всхлипывало. Под
ногами Олега были темные лужи, он даже осмотрелся по сторонам — откуда столько
крови?
Он низко наклонился над раненым, ибо луна скользнула за
тучку. Тот зажимал обеими ладонями вылезающие с тонким шипением из живота
кишки. Дурень сгоряча выдернул стрелу, что просадила почти насквозь, и
зазубренные края наконечника распороли живот как ударом сабли.
— Кто ты? — спросил Олег тихо. Он чувствовал тошноту,
смутно радовался, что темно, не видно ярко-красной крови и жуткой синевы кишок,
не видит искаженного болью лица умирающего.
— Проклятый... — простонал человек. — Как же
ты успел... Ведун проклятый!
Олег отступил на шаг. В пещере еще мог бы помочь, но в
ночном лесу, когда в рану набились грязь, земля, даже листья, по которым
катался в агонии раненый...
— Прощай, — шепнул Олег, чувствуя на глазах слезы
жалости. — Пусть земля будет тебе пухом, неразумный.
Он вернулся к костру, где оставил третьего. Тот уже
вытянулся, под ним натекла темная лужа. Он все еще прижимал ладони к левому
боку, из широкой раны сочилась кровь -не толчками, когда сердце еще билось,
сейчас вытекали последние капли.
