Гульчачак скользнула к Олегу, просунула голову ему под руку,
повела-потащила к их коням. Мальчишка, бледный как снег, безропотно отдал
поводья. Его пальцы дрожали, а глаза были огромные, как плошки.
Олег с помощью девушки тяжело взобрался в седло. Гульча
торопливо вскарабкалась на своего вороного, схватила белого коня за повод:
— Н-но! Быстрее отсюда!
Старейшины стояли тесным кругом над вождем, лица были
потрясенными. Один наконец поднял голову, глаза были налиты кровью, точь-в-точь
как у покойного вождя:
— Пещерник или сам Чернобог! Ты волен покинуть нашу
весь. Но когда пересечешь реку — там кончаются наши земли, — мы свободны
перед богами. На тебя начнет охоту всякий, кто пожелает.
Олег тряхнул головой, в глазах стало светлее. Он уже мог
различать лица.. Тиверцы смотрели со всех сторон с ужасом, но так смотрят и на
огромного секача, лютого медведя-великана. Тем чести затравить, победить,
раскроить голову лихим ударом, содрать шкуру и повесить на стене!
— А если мы не пересечем реку? — спросил он
хрипло.
Старейшина оглянулся на остальных, голос его стал тверже,
обрел нотки вождя:
— В наших землях ты в полной безопасности!.. Порукой —
боги. До самого захода солнца.
Олег оглядываться на солнце не стал. Тени удлинились, начали
сливаться, обещая скорый приход сумерек.
— На честных людях белый свет держится, —
пробормотал он, борясь со слабостью. — Прощевайте. Не поминайте лихом.
Позади остались тела двух сильнейших мужей, у Масляка всю
жизь будет гудеть в ушах, но сказать на прощанье надо было что-то, и зря Гульча
побелела, как его конь. Олег сказал ей хрипло:
— Быстро — на тот берег. Мы уже в седлах, понятно?
Он послал коня с места в галоп. Сзади тут же загремел частый
топот — тонконогий вороной летел следом, как птица, ему передался страх
всадницы.
Они вылетели за околицу, впереди неожиданно близко мелькнула
вода. Речка обещала быть мелкой, берег понижался медленно. Конь Олега вломился
в камыши, распугивая жаб и уток, промчался, поднимая завесу искрящихся брызг.
Вода достигла брюха коня, потом дно поднялось, по ногам скользнули, застряв в
стременах, мокрые стебли болотной травы, и кони бок о бок вынесли на другой
берег.
Олег на скаку оглянулся, охнул от боли в ребрах. Далеко
позади между домов метались крохотные фигурки, бегом выводили коней, седлали
второпях, снова врывались в дома, спеша ухватить оружие. Доносились
приглушенные расстоянием вопли, визг, бешеный лай.
— Догонят? — спросила Гульча в страхе.
— Если захватят запасных коней. А они захватят, тиверцы
— народ богатый, запасливый. Зря ты не осталась.
— Они отобрали наших запасных коней! — крикнула
она с негодованием.
— Кони не совсем наши, — напомнил он, чувствуя,
как постепенно возвращаются силы. — Мы их нашли, помнишь? Но когда ты
успела подобрать эти мечи?
— Пока вы давили друг друга в нежных объятиях. Я знала,
ты одолеешь! Вон какой бык, хоть и прикидываешься святошей.
Голос ее звучал уверенно. Олег поморщился от боли во всем
теле. Он во время схватки вовсе не был так уверен в ее исходе. Скорее,
наоборот.
Над головой проносились суковатые ветки. Дорога сузилась,
наезженная часть заросла травой, сухой стук копыт сменился сочным хрустом.
Сперва тянулась сочная трава, затем — толстый зеленый мох, наконец замелькали
поляны коричневых перепрелых листьев, под ними прогибалось толстое одеяло мха.
Гульча припала к шее коня, внезапно ощутила себя маленькой и
беспомощной среди холодных бескрайних просторов. Здесь гипербореи, вдали от
привычного ей мира бурлит незнакомая жизнь, рождаются и гибнут народы,
возникают новые племена и союзы, где свирепые варвары воюют, создают новые
законы, мораль, этику... Что возникнет в этом бурлящем котле? Спасение или
гибель для цивилизованного мира, для ее богоизбранного народа? Придут ли
отсюда, как было предсказано, свирепые Гог и Магог?..
Олег дважды поворачивал коня — резко, неожиданно. Обернуть
подковы, как делают хитрецы в детских сказках, — нелепо. Голыми руками не
обернешь, про это забывают, к тому же всегда сильнее вдавлен край, в сторону,
куда скачешь. Он менял дорогу, чтобы не смогли устроить засаду.
Солнце опускалось за виднокрай, когда сзади послышался
настигающий топот. Вскоре донесся ликующий злобный вопль — беглецов увидели.
Гульча послала коня вперед, в страхе пытаясь проскользнуть вперед коня
пещерника, но дорога была узкая, деревья стояли стеной, и они неслись между
двух стен — хищные ветви едва не выбрасывали из седел.
Вдруг пещерник резко повернулся, Гульча успела увидеть
прищуренные глаза, мимо уха свистнуло, сзади раздался крик. Гульча уткнулась
лицом в теплую шею коня и закрыла глаза. Над головой вжикнули еще три стрелы,
сзади стук копыт начал слабеть.
Олег повернулся как раз в тот момент, чтобы
пригнуться, — перегородившая дорогу рогатая ветка едва не проломила ему
голову.
Когда дорога расширилась, Гульча догнала пещерника. В ее
больших глазах с удивленно вздернутыми бровями был вопрос.
— Самые горячие, — крикнул Олег, не поворачивая
головы. — Теперь догонят те, кто поумнее!
Солнце скрылось, на землю упали сумерки, и снова раздался
настигающий стук копыт. Олег хмуро усмехнулся: славяне научились подобно
степнякам на полном скаку перепрыгивать с усталых коней на свежих!.. Впрочем,
славяне на треть скифы, а те первыми придумали верховую езду, стремена и многие
боевые приемы.
Мимо Гульчи, что снова оказалась позади, пронеслась стрела,
со злым стуком вонзилась в дерево. Олег не оглядывался, пока конь не вынес на
широкую поляну. Затем в его руках мелькнул лук, конь не успел прыгнуть трижды,
как пещерник пустил четыре стрелы. Крик послышался, едва исчезла первая стрела.
Потом крик стал многоголосым, и топот оборвался.
Гульча догнала Олега. Он невесело оскалил зубы:
— Остановили и умников... Теперь черед осторожных. Эти
закроются щитами, навалятся массой. Не остановятся.
В лесу быстро темнело. Ее лицо расплывалось бледным пятном.
Голос дрожал, словно тонкая паутина:
— Ночью они не погонятся?
— Они знают окрестные леса, — ответил Олег
горько, — а мы нет.
Конь под Олегом ступал осторожно, наконец остановился вовсе,
впереди была чернота. Чернота окружала сзади и с боков. Он соскочил на мшистую
землю, снял обе седельные сумки, меч. Хотел было снять и седло, большую цену
дадут, но передумал — быть бы живу.
— Придется пешком, — сказал он, —
останавливаться нельзя.
— А кони?
— Останутся как вира, твой — за Масляка, мой — за
Тверда.
Ее сладкий голосок был полон яду:
