Он замолчал, его рука, помешивающая угольки, дрогнула.
Гульча спросила осторожно:
— Но маги... они такие важные! Довольные.
— Старший из рабов, который гуляет с плетью над другими
рабами, разве не важен? Но даже раб счастливее мага, он может показать кукиш в
кармане, а маг — нет. Сила мага в искренности. Он должен стать рабом в душе
своей.
Она искоса смотрела на гордый профиль:
— Люди с совестью добровольно отказались от мощи?
Значит, Зло стало сильнее.
Его зубы блеснули в красном свете костра:
— Зло вообще сильнее! Оно примитивнее, проще. Ломать
легче, чем строить, верно? Но с каждым поколением Добро, как ни удивительно,
становится крепче. Разрушенное восстанавливается, города отстраиваются еще
краше, вырубленные сады цветут снова...
Она содрогнулась: яблоньку нужно посадить, поливать,
ухаживать, беречь от морозов, червей и зайцев, но потом кто-то лишь взмахнет
секирой... И снова нужно выкорчевывать корень, посадить молодой росток,
поливать, закрывать от диких зверей и диких людей, растить из года в год... Но
на все усилия достаточно одного удара топора.
— Не понимаю, — призналась она искренне. —
Зло сильнее, но Добро потихоньку берет верх?
— Думаю, магия идет не от сути богов, а только от
Чернобога. Только он всеми силами добивается власти над миром сущим: от муравья
до богов. А Род, наш прабог, любит человека, потому влил в его жилы каплю своей
огненной крови. Это не дало мощи, лишь прибавило гордости.
— Что хорошего в гордости?
Олег ответил честно:
— Пока одни неприятности, согласен. Но без нее я бы
уже... почему-то не смог. Гордость говорит, что лучше быть древоделом, чем
волхвом. Древодел — хозяин своего дела. Наперед знает, как вытесать коромысло,
как срубить хату. И никто из богов не помогает ему, когда он берет топор и
рубит деревья. Он сам творец. Но самое важное — может своему ремеслу научить
любого.
Она передернула плечиками, возразила:
— Я, например, не могу — у меня руки тонкие.
— Врешь, можно научить даже тебя. Дом не срубишь,
конечно, но собачью будку... Я ныне тот же древодел. Ведун, а не маг. Ведун сам
ведает, что и почему происходит, и даже — как. У мага сила неизмеримо выше, но
это сейчас, сегодня, в эти века. Поколения людей меняются, семена гордости прорастают
чаще. Искра Рода разгорается! Когда-то магов не останется на земле — туда им и
дорога! — будут одни ведуны. За эти дерзкие речи меня отлучили...
Она не ответила — давно посапывала, привалившись к его
плечу. Олег осторожно уложил ее и укрыл заботливо шкурой.
Рано утром, едва выехали из леса, Олег насторожился, взял в
руки лук. Гульча притихла, наконец издали донесся негромкий голос. К ним
приближался человек и весело орал похабную песню. Олег перебросил лук за спину,
пустил коня галопом.
Невзрачный мужик брел неторопливо по опушке леса. За плечами
болталась объемистая корзинка. Сквозь редкую плетенку просвечивали масленые
бока грибов. Мужик был в драных лыковых лаптях, худой, с голодными глазами, но
на веревочном поясе висел длинный поясной нож.Человек обернулся, в испуге
уставился на приближающихся всадников. Его рука дернулась к ножу. Олег сказал
мирно:
— Мы не враги. Только странники. Есть тут поблизости
хорошая дорога на север?
Мужик смерил их подозрительным взглядом, но Олег смотрел
доброжелательно, девушка была сама покорность, и он убрал ладонь с рукоятки
ножа, ответил медленно:
— На север?.. Это где ж?.. А, куда птахи прут весной...
Не-а, не ведаю. Мы, тутошние, дальше соседней веси дороги не знаем.
— А какая весь лежит в северной стороне?
Человек задумался, поскреб затылок, долго морщил лоб,
наконец просиял:
— Да наша ж!.. Я там живу. Отсель прямо на север, хотя
нам без разницы, где север, где исчо шо...
Олег заглянул в корзинку за плечами мужика, присвистнул:
— Ого!.. Грибные места. Семья большая?
— Какое там, — отмахнулся мужик. — Меня так и
зовут — Горюн. Семью вырезали проклятые рашкинцы. Набег был. До набега тоже
семья была, так сгорели вместе с домом, когда тюринцы напали... Так и пошло:
Горюн да Горюн. Уж не упомню, как звали раньше, а родителей не спросишь —
сгинули, когда дрались за этот лес с колупаевцами...
— Горюн, — предложил Олег, — выведи нас на
дорогу, а я тебе дам серебряную монету. Небось, во всем селе ни одной нету?
— У нас не село, а весь, — оскорбился
Горюн. — В селе князья селят своих смердов, а мы пока што вольные. Еще
деревней бы обозвал!.. Ладно, идите за мной.
Он пошел прямо через поле, оставив лес за спиной. Олег
пустил коня следом, но ехать было неудобно за неспешно бредущим человеком. К
тому же часто виднелись опасные для конских ног норы хомяков и сусликов, и Олег
спрыгнул, пошел рядом с Горюном, держа повод в руке. Гульча некоторое время
ехала сзади, но любопытство победило — слышала только урывки разговора, и тоже
слезла, пошла от Горюна слева.
Деревья стояли отдельными кучками, лес редел, впереди
виднелись бескрайняя степь и синее небо. Гульча споткнулась, пробурчала под нос
заклятие на своем наречии, но вдруг тонко вскрикнула. Олег мгновенно бросил
ладонь на рукоять меча. Горюн выхватил откуда-то из-под одежды нож.
Прямо из земли торчали костлявые пальцы: белые, выбеленные
дождями и солнцем кости — схватили, казалось, Гульчу за лодыжку. В двух шагах
лежал наполовину вросший в землю человеческий череп. В пустых глазницах синели
милые волошки, по лепесткам карабкался перепачканный пыльцой шмель. Еще дальше
белела куча человеческих костей, похожая на развалившуюся поленницу.
— Дальше наши земли, — пояснил Горюн, — мы
подгорники.
Олег кивнул на кости:
— Подгорники или рашкинцы?
— Теперя рази отличишь? Кости у всех одинаковые.
Лес остался за спинами. Гульча отпрыгивала от тянущихся к
ней рук мертвецов, но в последний момент замечала под ногами другие
человеческие кости, с хрустом давила черепа — рассыпались на осколки, как битая
посуда, трещали тонкие косточки. Она уже побелела, шла с закушенной губой,
смотрела прямо перед собой, часто вздрагивала.
Поле впереди было словно покрыто тающим снегом, сквозь
который прорастала весенняя трава. Бескрайнее поле было покрыто человеческими
костями!.. Одежда истлела, оружие унесли победители, и дожди и лесные звери
постепенно выгладили кости до нехорошего блеска.
— Почему не хоронят? — поинтересовался Олег. Он не
ощутил в своем голосе никаких чувств, смертей вокруг оказалось слишком много,
боль притупилась.
— Сразу после боя... Некому. Кто уцелел, еле доползает
обратно, потом... забывается. Когда ярится бой, небо черно от воронья. Из чужих
краев, мерзота, прилетают! Жиреют на наших бедах так, что летать не могут, а
ведь клюют только глаза. Да-да, одними глазами несметные стаи кормятся!
