— Сегодня уйти не смогу, — ответил Олег.
— Наша связь слабеет, разве не видишь? Ты уже потерял
половину своего Дара. Если не поднимешься над видимым, то связь оборвется
вовсе. Ты уже не один из Семи Тайных Мудрецов, но ты все еще Вещий, ты не
простой весянин... Но, покинув пещеру, покинув поиски Истины — станешь им...
Голос ослабел, пока не затих вовсе. Олег открыл глаза, перед
ним была каменная стена. Да, он опустился так низко, что уже не видит весь
Белый Свет, а только эту пылающую в пожарах и битвах землю. Если падение не
остановить, то завтра увидит уже не землю, а лишь эту весь... Но большинство
людей вообще видят только свой дом, свою семью, свой огород. Они совсем не
мудрые, верно. Им лишь бы спасти семьи, детей, а соседи пусть спасаются сами.
Они трусливые и невежественные. Злобные и коварные. Подлые... Но все-таки люди.
Подлые, ибо не научились благородству. Глупые, ибо не видят пути к мудрости.
Дерутся друг с другом, ибо не подсказали им, что все — родня, что, убивая
другого, всякий убивает частицу себя...
Он услышал резкий топот множества копыт. Со стороны веси на
поляну галопом выметнулись вооруженные всадники. Впереди мчался крупный молодой
воин, булатный шлем блистал, кольчуга позванивала крупными кольцами. За спиной
звякал щит, справа на поясе висел короткий меч, слева вспыхивал длинный узкий
кинжал — признак десятника.
Воин поднял коня на дыбы перед остатками костра, крикнул
звонко:
— Пещерник уже ест мясо?.. Распять его на ближайшем
дереве.
Сзади на Олега прыгнули с коней двое обринов, прижали к
земле. Десятник крикнул, в его руке блестел обнаженный меч, и Олега потащили
через поляну к толстому приземистому дубу. Остальные соскочили с коней, гурьбой
двинулись следом. Гортанные голоса звучали разочарованно.
— Распять и сжечь вместе с деревом, — добавил
десятник.
Один из обринов послюнил палец, поднял, пробуя ветер:
— Огонь понесет в сторону веси... Как бы не выгорела.
— А нам что? Уцелевших заставим срубить нам хоромы на
новом месте. А сами пусть живут в норах.
Пещерника поставили спиной к дубу. Обрин подошел, потряхивая
дорожным мешком, выудил два железных штыря, второй обрин принес тяжелый
кузнечный молот. Олег поднял голову — на него смотрели дикие звери: кабаны,
волки, медведи, рыси, шакалы. О двух ногах, с виду вроде люди, лишь по личине
люди, а внутри — звери лютые. Двое зверей прижимали его руки к дубу, больно
выворачивая лопатки. Обрин с молотом крикнул нетерпеливо:
— Поверни ладони, раб!
Олег не двигался, с горечью всматривался в лица. Обрины
попытались разжать его кулаки, один с силой ударил коленом в живот, наконец
гаркнул:
— Да забивай выше! Если в ладони, то сорвется.
— Не сорвется. Позавчера так распяли одного.
— Этот тяжелее!
Олег ощутил холодное прикосновение штыря. Обрин ткнул острым
концом ему в кисть, держал на вытянутой руке, опасливо глядя на обрина с
молотом:
— Гляди не промахнись, дурень!
— Не боись. Раз по пальцам, раз по... другому месту.
Держи крепче!
Олег встретился взглядом с глазами десятника. Тот наклонился
с коня, в лице было наслаждение, рот приоткрылся. Поймав взгляд пещерника, он
сказал почти ласково:
— Ты будешь умирать очень медленно. Мы это любим.
Обрин с молотом широко замахнулся, на его толстых губах
мелькнула улыбка — видел страх в глазах приятеля, что держал штырь. Олег
страшно взвизгнул, обрины на мгновение оторопели, застыли. Его рука метнулась
вперед, кости молотобойца хрустнули, другой рукой Олег ударил в глаза того, кто
все еще держал штырь. Двое, которые только что выворачивали ему руки, едва
начали приходить в себя, как один согнулся от удара ногой в пах. Олег выдернул
у него из ножен меч, успел вскинуть над головой, защищаясь от меча обрина,
который раньше держал левую руку.
Они обменялись двумя ударами, но обрин был слишком потрясен,
и острие меча с хрустом рассекло ему переносицу. Он закричал и рухнул на
колени, выронив меч и ухватившись обеими руками за кровоточащую рану.
Олег повернулся к десятнику, который с трудом удерживал испуганную
лошадь:
— Ты можешь вернуться. Скажи, пусть меня оставят в
покое.
Десятник был белым, губы тряслись, но рука привычно
выдернула меч, он закричал срывающимся голосом:
— Я воин! Я убивал врагов десятками!... Я бросал горы
трупов...
— Не хвались, на рать идучи, — ответил Олег
горько, — а хвались, идучи с рати... Горы трупов женщин и детей?
Десятник завизжал, пустил коня вскачь. Олег отпрыгнул, отбил
удар меча. Десятник быстро приходил в себя, руки перестали трястись. Он уже
смотрел прицельно, бил точно, а конь поводьев слушался.
Второй раз Олег отпрыгнул, но кончик меча чиркнул по голому
плечу. Улыбка десятника стала шире, глаза заблестели. Тонкая струйка крови
пробежала по руке Олега, с локтя сорвались частые алые капли.
Олег пригнулся, всем видом показывая, что прыгает под коня и
распорет брюхо. Десятник свесился далеко влево, пытаясь достать пещерника, мечи
с лязгом сшиблись, другой рукой Олег ухватил врага за край кольчуги, и конь
освобожденно пронесся дальше.
Десятник гулко ударился о землю. Олег опустил саблю, однако
десятник прыгнул прямо с земли — глаза вытаращены, зубы хищно блестят. Олег
парировал удар, тут же ударил сам, отвернувши в последний момент лицо, чтобы не
видеть, как острое железо крушит человеческие кости.
Его трясло, дыхание вырывалось из пересохшего горла с
жестяным стоном. Руки дергались, губы прыгали. Он торопливо ходил кругами по
поляне, унимая дрожь, отводил глаза от убитых и умирающих. Повезло, что застал
врасплох, иначе пятерых не одолеть — давно не держал в руках смертоносного
оружия.
Он потрогал одного ногой:
— Жив, не притворяйся.
Обрин молчал, Олег приложил острие меча к его горлу. Капли
крови стекли по лезвию, побежали по незащищенному горлу и образовали лужицу в
ямочке между ключицами. Обрин открыл глаза, прохрипел:
— Тиамат... Прими меня в свой мир...
Изо рта у него хлынула кровь. Олег вынес из пещеры чистые
тряпицы, быстро смастерил лубки, вложил сломанную руку и крепко привязал. На
рану в плече наложил лечебных листьев, примотал чистыми лентами. Насильно
заставил выпить горький отвар, сказал:
— Я волхв, умею лечить. Ты приедешь к своим, скажешь,
что я — пещерник, который хочет, чтобы его оставили в покое.
Он забросил обра поперек седла на самую смирную с виду
лошадь, хлестнул по толстому крупу. Лошадь тронулась, а когда скрылась за
деревьями — до слуха Олега донесся учащающийся топот: обрин перестал
притворяться умирающим, схватил поводья.
