— Но не будешь искать сам?
Олег подумал, ответил просто:
— Буду.
Фагим долго молчал, теперь все лицо стало красным клубком
движущегося огня, а глаза и рот белыми от ярости. Голос прогремел:
— Тогда ты обречен! Отныне ты — вне закона. Наша мощь
тебя найдет!!!
Лицо стало расплываться, Олег быстро крикнул:
— Отныне?.. А чьи попытки были раньше?..
Последнее красное пятно исчезло в темноте. Голос не
отзывался, и Олег открыл глаза. Перед ним горел костер, багровые угли уже
покрылись серым толстым пеплом. Небо медленно светлело, в кустах сонно
чирикнула ранняя пташка.
Олег подхватился на ноги, тело застыло в долгом сидении,
слушалось плохо. Он потряс Гульчу за плечо, крикнул в ухо:
— Уходим! Уходим немедленно!
Она послушно поднялась, широко раскрыв глаза. Ее качнуло, он
едва успел подхватить, снова тряхнул:
— Слышишь?.. Бери котомку, уходим немедленно!
Гульча раскрыла глаза еще шире, но Олег видел, что она спит.
Сцепив зубы, он подхватил котомку, застегнул пояс, бросил Гульчу на плечо и
бегом бросился через лес. Гульча начала тереть кулачками глаза, возиться,
поджимая колени. Олег решил было, что она устраивается спать, но вдруг над ухом
раздался ее голос:
— Что?.. Почему?.. Куда?
— Доброе утро, — буркнул Олег. Он на бегу поставил
ее на ноги, сильно шлепнул сзади — с пробуждением!
Она терла глаза, пробовала зевнуть, едва не задохнулась,
закашлялась, и лишь тогда проснулась окончательно. Увидела, что они стремглав
несутся через утренний лес, вскинула брови еще выше, глаза были, как блюдца:
— За нами гонятся? Говард?
Олег не отвечал, на бегу ухватился за ожерелье с деревянными
фигурками. Пока левой рукой отводил прыгающие навстречу ветви, пальцы правой
руки прощупывали обереги, судорожно искали нужные, отбрасывали, наконец зажали
что-то твердое, выпускать отказались. Олег быстро перевел взгляд на обереги.
Грубо вырезанный птичий клюв выглядывал из-под указательного пальца, а средним
Олег прикрыл извилистую бороздку, что могла означать змею, воду, верхнее небо.
Он выбежал на поляну, небо открылось шире. В синеве пролетела,
дергаясь из стороны в сторону, белая бабочка, блеснули слюдяные крылышки
стрекозы. В немыслимой высоте что-то виднелось.
Олег с трудом различил сокола-сапсана.
Слева над зелеными вершинками пролетел, медленно взмахивая
большими черными крыльями, крупный ворон. Он миновал было поляну, затем замер,
не двигая крыльями, начал набирать высоту, но не улетел от поляны, а поднимался
к небу кругами, как голубь.
— Брат, помоги! — взмолился Олег.
Он вперил взгляд в далекую сверкающую точку, пытаясь
нащупать сокола. Ворон поднялся над лесом, пошел ходить кругами. Голову
поворачивал, глядя на проплывающие внизу деревья и поляны то одним глазом, то
другим. Когда был над поляной, где затаились под деревом Олег с Гульчей,
встрепенулся, чаще заработал крыльями...
Глава 13
Он не заметил блеснувшего, будто серебряная молния,
стремительно падающего сокола. Сапсан страшно ударил грудью, во все стороны
брызнули черные перья. Олег слышал, как хрустнули птичьи кости. Сокол подхватил
на лету мертвую добычу и, роняя капли крови, поволок над лесом, часто и натужно
хлопая крыльями.
— Спасибо, брат, — крикнул Олег вслед. — Ты
всегда будешь на гербе нашего рода... Всего народа!
Он потащил Гульчу за собой, в распадке между низкими, словно
болотные кочки, холмами замер, попятился. Гульча смотрела непонимающе, Олег зло
прошипел:
— Змеиное место... Они и тебя не пощадят, поняла?
С этими странными словами — более того,
оскорбительными! — потащил в обход. В быстром беге Гульча задыхалась, она
потеряла все убийственные слова и сравнения.
Бежали долго, пещерник часто менял направление, хватался за
нелепые обереги, раздражал Гульчу языческими обрядами, от чего-то прятался,
заставлял ее ползти через бурелом, хотя рядом оставалась чистая поляна,
продираться через колючие кусты, минуя ровное место.
К полудню он ее едва тащил, но чем выше поднималось солнце,
тем чаще радостно блестели глаза пещерника. Наконец он сказал ясным и вроде бы
удивленным голосом:
— Кажется, оторвались... Никогда бы не подумал... Такие
противники!
— Го... вард? — прохрипела Гульча пересохшим
горлом.
Олег даже не одарил ее взглядом:
— Бери выше... Эх, это же в характере нового народа:
воровать — так золотую гору, драться — так с медведями, а если в постель тащить
— то королевскую дочку!
Гульча сказала с достоинством:
— Не знаю, о каком народе говоришь, но я — дочь Марка,
из рода Ламеха, где тридцать поколений великих царей и семьдесят малых...
— Уговорила! — перебил Олег, скаля зубы. —
Хочешь, сейчас тащи в постель, топчи мою невинность!
Гульча смерила его недоверчивым взглядом. Глаза пещерника
лихорадочно блестели, руки крупно тряслись. Они остановились на уютной
маленькой поляне, но пещерник не бросился сгребать сухие ветки для костра, не
снял лук. То садился на пень, то вскакивал, суетливо дергал шеей. Глаза его
шарили по верхушкам деревьев.
— Ручей близко? — спросила Гульча.
Пещерник отмахнулся, но Гульча уже услышала слабое журчание.
Когда, смыв пот и грязь, она вернулась на поляну с котелком в руке, Олег лежал
у костра, забросив руки за голову. Глаза его неподвижно смотрели в синее небо.
Рядом на широких листьях лопуха были разложены последние куски зайчатины,
купленные в веси.
Гульча поставила котел на огонь, села возле пещерника,
обняла его. Он поднял голову, глаза его были веселыми:
— От своего не отступишься?
— Разве я похожа на дуру? — ответила она с
подчеркнутым негодованием.
Олег опустил затылок на ладони, с закрытыми глазами
вслушивался в нежные пальцы, что едва слышно скользили по широким пластинкам
его напряженных мускулов, а те, твердые как дерево, медленно уступали ее
мягкому нажиму, размягчались. Кровь ходила свободнее, давно не испытываемый
покой овладел всем его существом. Он взял ее за руки, притянул к себе. Ее
огромные глаза приблизились, в последний момент он пытался хоть что-то прочесть
в них, но черные зрачки цепко держали свои секреты, а затем губы встретились.
Олег дал себе погрузиться в пламя, по жилам побежала горячая кровь, но заметил,
что сама Гульча скована — бедняжка так долго пыталась утащить его в постель,
что ждет подвоха, напряжена, хотя скрывает старательно, прямо одеревенела.
Скрыв вздох, Олег повел губы вниз по шее, задержал их в
ложбинке, где сходятся тонкие ключицы, опустился в ложбинку между упругих
грудей, что сразу напряглись, а ярко-розовые соски поднялись и застыли
обжигающе-твердые. Гульча закрыла глаза, в щеки бросился румянец. Олег наблюдал
искоса, но, даже закрыв глаза, он видел ее насквозь — проклятие долголетия. В
юности женщины разные, удивительные, а потом уже видишь одинаковые группы,
замечаешь общие закономерности... Через полсотни лет уже знал, лишь взглянув на
лицо женщины, какая у нее грудь, удобно ли будет кормить ребенка, ибо соски
бывают плоские, торчащие и вдавленные, какого цвета сам сосок, как растут
волосы в подмышках... Еще через сотню лет уже точно знал, в каком случае и как
поведет себя, какие слова скажет, какой рукой коснется. Стал чудо-лекарем, ибо
научился с первого взгляда определять болезни, хвори, мог совершенно точно
сказать, что кому принимать как лекарство... Человек во плоти своей настолько
прост, что удалось познать его в первые же двести лет жизни!
